Завтрашний ветер
Шрифт:
кто оттуда еще не возвращался на землю и не ин-
формировал нас о своих радужных впечатлениях. Но,
говоря даже суровую правду друг другу, мы должны
делать это как коллеги-врачи, склонившиеся во имя
спасения нашего общего человечества над его изра-
ненным телом, должны проявлять такт, чтобы не по-
мочь ни единым своим словом тем, кто так изранил
и ежедневно ранит человечество. Даже правда, ска-
занная со злорадством,— это уже неправда. Полити-
ческая
ны осыпают друг друга риторическими взаимообвине-
ниями, напоминает мне сцену суда над Митей Кара-
мазовым, когда, стараясь выразиться покрасивей
и сорвать аплодисменты, полемизирующие прокурор и
адвокат совершенно забывают об объекте спора —
о самом Мите. И человечеству, о котором забывают в
такой полемике, остается только прошептать, как Ми-
те Карамазову: «Тяжело душе моей, господа... поща-
дите». Когда речь идет о живом существе — о челове-
честве, писатели не должны уподобляться манипуля-
торам чужими страданиями во имя аплодисментов,
иногда производящихся довольно-таки грязными рука-
ми. У каждого из нас свой определенный професси-
ональный стиль, но в отношениях друг с другом мы
должны соблюдать единый стиль — стиль благород-
ства. Мы не должны поддаваться на вой третьесорт-
ных койотов из газетных джунглей, пытающихся на-
травливать писателей мира друг на друга, как йелло-
устонских гризли на сибирских медведей. Даже
сквозь газетные джунгли мы, писатели мира, должны
бросить друг другу спасительный клич маленького
Маугли: «Мы одной крови — ты и я!»
Мировая прогрессивная литературная интеллиген-
ция — это единое целое, как бы ни пытались вульгар-
но-социологически расколоть нас на разные лагери.
Недавно я читал книгу испанской писательницы Аны
Марии Матуте о ее детстве, прошедшем во франкист-
ской Испании. Я вырос совершенно в других усло-
виях — на маленькой сибирской станции Зима. Исто-
рия, казалось, сделала все, чтобы Ана Мария Матуте
и я никогда не поняли друг друга. Но ее детство тро-
нуло меня так, как будто стало частью моего собствен-
ного. Трагедия латиноамериканской деревушки Ма-
кондо, расоказанная Габриелем Гарсиа Маркесом,
так задела меня и многих наших читателей, как буд-
то это наша русская деревня. Чарльз Сноу — это ан-
глийский лорд, а я из крестьянской семьи, но у меня
нет в Англии никого ближе по духу, во всяком слу-
чае среди мужской части этой страны.
В течение многих лет государственные отноше-
ния между Соединенными Штатами и нашей страной
были отравлены «холодной войной». Нас хотели разъ-
единить. Но можно ли представить сегодняшнего пол-
поденного
советского интеллигента, который бы небыл, помимо нашей классики, воспитан и американ-
ским— Эдгаром По, Твеном, Мелвиллом, Уитменом,
Крейном, Драйзером, Вулфом, Фицджеральдом, Хе-
мингуэем, Фолкнером, Стейнбеком, пьесами Теннеси
Уильямса, Хеллман, О'Нила? И разве этот современ-
ный советский интеллигент не зачитывается сегоднп
Робертом Уорреном, Апдайком, Стайроном, Чивером,
Хеллером, Воннегутом, Уайльером? Вот только один
пример, какая огромная сила литература и как нуж-
на постоянная выставка наших призывающих к миру
полотен на вокзале жизни.
Иногда мы, писатели, впадаем в профессиональ-
ный пессимизм, сомневаясь в действенности нашего сло-
ва: ведь если даже Данте, Шекспир, Сервантес, Гёте,
Толстой, Достоевский не смогли улучшить человечест-
во, что же можем сделать мы? Но этот пессимизм не-
обоснован. Если у человечества есть совесть, то
этим оно обязано великой силе искусства.
Т.-С. Элиот когда-то написал мрачное предска-
зание:
Так и кончается мир.
Так и кончается мир.
Так и кончается мир —
Только не взрывом, а взвизгом.
Мы должны нашим словом сделать все, чтобы не
довести человечество до взрыва. Но нашим словом
мы должны сделать все, чтобы не довести человечест-
во п до самодовольного взвизга духовной сытости,
который не менее морально опасен, чем война.
11 когда на вокзале жизни нам придется сесть в
п.мн последний поезд, то пусть на стенах этого вок-
.1.1.1.1 светится псе то, что мы написали, как наше за-
НеЩ.шпе ЖИВЫМ.
КАЖДЫЙ ЧЕЛОВЕК — СВЕРХДЕРЖАВА
ТЕ, КТО НАЖИМАЮТ КНОПКИ...
Это случилось со мной в позапрошлом году на Фи-
липпинах. Поздно вечером я зашел в мексиканский
ресторанчик «Папагайо» на одной из весьма малопоч-
тенных улиц. Ресторанчик был почти пуст, лишь в
углу за длинным столом, уставленным бутылками,
стоял густой мужской шум и дым, в котором можно
было, как говорят в Сибири, хоть топор вешать. По
особому рычащему произношению английского, по
манере хлопать друг друга по плечу, по хозяйской раз-
машистости движений и по свободе обращения с бу-
тылками я сразу понял, что это американцы. За ис-
ключением одного немолодого, с седым ежиком че-
ловека при галстуке, это были парни лет двадцати —
без пиджаков, в рубашках с обезьянами и пальмами,
загорелые, как на подбор, словно родившиеся отли-
тыми из просоленной меди. Во всех угадывалась осо-
бая флотская выправка. Один из американцев, уви-