Завтрашний ветер

Генералиссимус был хитер и обладал особым ис-

кусством прикрывать антинародную сущность режи-

ма народными лозунгами. Генералиссимуса встреча-

ла толпа, состоявшая не из народа, а из псевдонаро-

да — из государственных служащих, полысевших от

одобрительного поглаживания государства по их го-

ловам за верноподданность, из лавочников и пред-

принимателей, субсидируемых национальным бан-

ком после проверки их лояльности, из так называе-

мых простых, а иначе говоря — обманутых людей,

столько лет убеждаемых пропагандой в том, что ге-

нералиссимус их общий отец, и, наконец, из агентов

в штатском с хриплыми глотками в профессиональ-

ных горловых мозолях от приветственных выкриков.

По улице, мелодично поцокивая подковами по ста-

ринным булыжникам, медленно двигалась кавалька-

да всадников — члены королевской семьи в нацио-

нальных костюмах, аристократические амазонки в

черных шляпах с белыми развевающимися перьями,

знаменитые торерос, сверкающие позументами. Сле-

дом за ними на скорости километров пять в час полз

«мерседес» — не с пуленепробиваемыми стеклами, а

совершенно открытый. Со всех сторон летели вовсе

не пули, не бутылки с зажигательной смесью, а вет-

ки сирени, орхидеи, гвоздики, розы. В «мерседесе»,

не возвышаясь над уровнем лобового стекла, стоял

В осыпанном лепестками мундире плотненький чело-

печек с благодушным лицом провинциального удач-

ливого лавочника и отечески помахивал короткой

рукой с толстыми тяжелыми пальцами. Когда уста-

вала правая рука, помахивала левая — и наоборот.

Лицевые мускулы не утруждали себя заигрывающей

С массами улыбкой, а довольствовались выражени-

ем благожелательной государственной озабоченности.

Родители поднимали на руках детей, чтобы они мог-

ли увидеть «отца нации». У многих из глаз текли не-

поддельные слезы гражданского восторга. Прорвавша-

яся сквозь полицейский кордон сеньора неопределен-

ного возраста религиозно припала губами к жирному

следу автомобильного протектора.

— Вива генералиссимо! Вива генералиссимо!—за-

хлебываясь от счастья лицезрения, приветствовала

толпа генералиссимуса Франко — по мнению всех

мыслящих испанцев, чьи рты были заткнуты тюрем-

ным или цензурным кляпом, убийцу Лорки, палача

молодой испанской республики, хитроумного паука,

опутавшего страну цензурной паутиной, ловкого тор-

говца пляжами, музеями, корридами, кастаньета-

ми и сувенирными донкихотами. Но, по мнению этой

толпы, он прекратил братоубийственную гражданскую

бойню и даже поставил примирительный монумент ее

жертвам и с той, и с другой стороны. По мнению этой

же толпы, он спас Испанию от участия во второй ми-

ровой войне, отделавшись лишь посылкой «Голубой

дивизии» в Россию. Говорят, он сказал адмиралу Ка-

парису:

— Пиренеи не любят, чтобы их переходила ар-

мия — даже с испанской стороны.

По мнению этой же толпы, он был добропорядоч-

ным хозяином, не допускавшим ни стриптиза, ни ми-

ни-юбок, ни эротических фильмов, ни подрывных со-

чинений — словом, боролся против растленного за-

падного влияния и поощрял кредитами частную ини-

циативу. На просьбе министра информации и туриз-

ма Испании разрешить мне выступать со стихами в

Мадриде Франко осмотрительно написал круглым

школьным почерком: «Надо подумать». Поверх сто-

яла резолюция министра внутренних дел: «Только

через мой труп». Выступление не состоялось, но ге-

нералиссимуса как будто не в чем обвинить.

— Вива генералиссимо! Вива генералиссимо! —

хором скандировала толпа, и от ее криков в кафед-

ральном севильском соборе, наверно, вздрагивали

кости Колумба, если, конечно, они действительно там

находились.

Море отомстило —

расшвыряло

после смерти

кости адмирала.

С черепа сползли седые космы,

и бродяжить в море стали кости.

Тайно

по приказу королевы

их перевозили каравеллы.

Глядя в оба,

но в пустые оба,

ночью вылезал скелет из гроба

и трубу подзорную над миром

поднимал,

прижав к зиявшим дырам,

и с ботфорт истлевших,

без опоры,

громыхая,

сваливались шпоры.

Пальцы,

обезмясев,

не устали —

звезды,

словно золото,

хватали.

Но они,

зажатые в костяшки,

превращались мстительно в стекляшки.

Без плюмажа,

загнанно ощерен,

«Я—Колумб!» —

пытался крикнуть череп,

но, вгоняя океан в тоску,

ветер завывал:

«Фуку!

Фуку!»,

и обратно плелся в трюм паршивый

открыватель Индии фальшивой.

С острова на остров плыли кости,

будто бы непрошеные гости.

Говорят, они в Санто-Доминго.

Впрочем, в этом сильная сомнинка,

Может, в склепе, отдающем гнилью,

пустота,

и лишь труха Трухильо?

Говорят, в Севилье эти кости.

Тычут в них туристы свои трости.

И однажды,

с ловкостью внезапной,

тросточку скелет рукою цапнул —

видно, золотым был ободочек,

словно кольца касиковских дочек.

Говорят,

в Гаване эти кости,

как живые,

ерзают от злости,

ибо им до скрежета охота

открывать и покорять кого-то.

Если три у адмирала склепа,