Завтрашний ветер

гильщики.

Бардак в любой стране грозит обвалом

хотя бы тем, что в чреве бардака

порой и мягкотелым либералам

с приятцей снится сильная рука.

Потом, как будто мыслящую кильку,

за мягкотелость отблагодари,

она берет их, тепленьких, за шкирку

и набивает ими лагеря.

И Гитлер знал всем либералам цену.

В социализм поигрывая сам,

он, как циркач, вскарабкался на сцену

по вялым гинденбурговским усам.

Вот он у микрофона перед чернью,

и эхо отдается в рупорах,

и свеженькие свастики, как черви,

танцуют на знаменах, рукавах.

Вот он орет и топает капризно

с Европой покоренной в голове,

а за его плечами — Рем, как призрак,

мясник в скрипучих крагах, в галифе.

Рем думает: «Ты нужен был на время...

Тебя мы скинем, фюреришка, прочь...»

И бликами огня на шрамах Рема

играет эта факельная ночь.

И, мысли Рема чувствуя спиною,

беснуясь внешне, только для толпы,

решает Гитлер: «Не шути со мною...

На время нужен был не я, а ты...»

А Рем изображает обожанье,

не зная, что его, как гусака,

такой же ночью длинными ножами

прирежет многорукая рука.

«Хайль Гитлер!» — обезумевшие гретхен

визжат в кудряшках, взбитых, словно крем,

и Гитлер говорит с пожатьем крепким:

«Какая ночь, партайгеноссе Рем...»

Состарившийся, отяжелевший дуче, услышав ша-

ги своей любимой, снял очки, и в его ввалившихся

от бессонницы глазах заблестели так называемые

скупые слезы, капнутые перед съемкой из пипетки

гримера. В объятия этого покинутого почти всеми,

одинокого несчастного человека отрепетированно

бросилась не предавшая своего возлюбленного да-

же в момент крушения его великих идей Кларетта

Петаччи с такими же пипеточными слезами...

— Какой позор, — вырвалось у итальянского зна-

менитого режиссера, и все члены жюри Венециан-

ского кинофестиваля 1984 года наполнили возму-

щенными возгласами маленький просмотровый зал.—

Неофашистская парфюмерия... Манипуляция истори-

ей. Плевок в лицо фестивалю...

Яростно рыча и размахивая трубкой, из которой,

как низ маленького вулкана, летел пепел, западно-

германский писатель Гюнтер Грасс по-буйволиному

пригнул голову с прыгающими на носу очками и

усами, шевелящимися от гнева:

— Резолюцион! Снять фильм с показа на фести-

вале. Если бы это был немецкий профашистский

фильм о Гитлере, я поступил бы точно так же.

Похожий на седоголового пиренейского орла, ко-

торый столько лет, вцепившись кривыми когтями

в мексиканские кактусы, горько глядел через океан

на отобранную у него Испанию, Рафаэль Альберти

сказал:

— Это не просто пахнет фашизмом. Это воняет им.

— Мое обоняние солидаризируется, — с мягкой

твердостью сказал напоминающий провинциального

учителя шведский актер.

— Шокинг, — с негодованием добропорядочной

домохозяйки встряхнула кудерьками американская

сексуальная писательница Эрика Ионг.

— Это не просто дерьмо... Это опасное дерьмо, по-

тому что его будут есть и плакать, — сказал я.

Глаза представителя администрации засуетились,

задребезжали, как две тревожные черные кнопки от

звонков. Одна половина лица поехала куда-то впра-

во, другая — влево. Нос перемещался справа нале-

во и наоборот.

— Моментито! Разделяю ваши чувства пол-

ностью, синьоры... Это плохой фильм... Это очень пло-

хой фильм... Это хуже, чем плохой фильм... Это по-

зор Италии... Но администрация в сложном поло-

жении... В первый раз у нас такое, может быть, са-

мое прогрессивное в мире жюри. Но простите мне

горькую шутку, синьоры, — прогресса можно доби-

ваться только с помощью реакции. Нас немедленно

обвинят в левом экстремизме, в «руке Москвы» —да,

да, не улыбайтесь, синьор Евтушенко! На следующий

год нашу левую администрацию разгонят, и в чьих

руках окажется фестиваль? В руках таких людей, ко-

торые делали «Кларетту».

— Значит, нельзя голосовать против фашизма, по-

тому что тем самым мы поможем фашизму? Знако-

мая теория, — наливаясь кровью, засопел Грасс с

упорством буйвола, глядя поверх сползших на кон-

чик носа очков.

— К сожалению, именно так, — всплеснул рука-

ми представитель администрации. — Да, да, синьо-

ры, это стыдно, но так. — И он даже зарозовел от

гражданского стыда, как вареный осьминог.

Знаменитый итальянский режиссер в неподкупном

ореоле седых волос дискомфортно заерзал шеей, как

при приступе остеохондроза.

— Если мы запретим этот фильм, то нас могут

упрекнуть, что мы сами пользуемся фашистским!

методами, — сказал он, опуская глаза.

— Хотя это не меняет моего мнения о фильме, я

вообще против любой цензуры, — с достоинством под-

держала его Эрика Ионг.

— Но это же не запрет проката фильма, а лишь сня-

тие его с фестиваля, за который мы все отвечаем, —

взорвался Грасс, роняя очки с носа в пепельницу.

— В самом слове «снять» есть нечто тоталитар-

ное, — ласково сказал один из членов жюри, покры-

вая сложными геометрическими узорами лист бума-

ги. — В Италии не любят таких слов, как «запре-

тить» или «снять».

— Фильм настолько бездарен, что он вызовет

лишь антифашистскую реакцию зрителей, — добавил