Завтрашний ветер

и я танцую мой русский,

смертельно рискованный танец,

на невидимых нитях

между сердцами людей...

А все гитлерята

хотели бы сделать планету ограбленной,

ее опутав со всех сторон

нитями проволоки концлагерной,

как пиночетовский стадион...

Я стоял на скромном австрийском кладбище в ме-

стечке Леондинг над могилой, усаженной заботливы-

ми розовыми геранями. В могильном камне с фото-

графиями не было бы ничего необычного, если бы не

надписи «Алоиз Гитлер 1837—1903» и «Клара Гитлер

1852—1907». Один из гераниевых лепестков, сдутых

ветром, на мгновение повис на застекленных мрачно-

вато-добродушных усах дородного таможенника, ка-

залось, еще не просохших от многих тысяч кружек

пива. Капля начинавшего накрапывать дождя ува-

жительно ползла по седине добродетельной сухоще-

кой фрау. В лицах родителей Гитлера я не нашел

ничего крысиного. Но когда я вспоминал о том, что

натворил на земле их сын, мне казалось, что под

умиротворенной розовостью могильных гераней ко-

пошатся крысиные выводки.

Гитлер был мышью-полевкой, доросшей до крысы.

Крысами не рождаются—ими становятся. Как же он

стал крысой всемирного масштаба, загрызшей столь-

ко матерей и младенцев?

На фоне детского церковного хора в монастыре

Ламбах мальчик Адольф поражает эмбриональной

фюрерской позой — он стоит в заднем ряду выше

всех, с подчеркнутой отдельностью, сложив руки на

груди и устремив глаза в некую, невидимую всем ос-

тальным точку. Впрочем, и на других фотографиях

он стоит выше всех, хотя был маленького роста. На

цыпочки он привставал, что ли? Откуда такая ран-

няя мания величия?

Он был одним из шести детей. Его пережила лишь

Паула, скончавшаяся в 1960 году. Густав прожил

всего два года, Ида—два года, Отто—всего несколь-

ко месяцев, Эдмунд — шесть лет. Кто знает, может

быть, когда крошка Адольф появился на свет, отец

ворчливо говорил матери:

— Судя по всему, и этот долго не протянет...

Может быть, Адольф, подсознательно запомнив-

ший эти разговоры, уверовал в свою исключитель-

ность, когда выжил?

Гитлер вырос сиротой в доме тетки, приютившей

его. Может быть, его озлобил черствый хлеб сирот-

ства? Правда, никаких сведений о том, что тетка би-

ла его или держала в черном теле, нет... По некото-

рым версиям, бабушка Гитлера по материнской

л и и и и была еврейкой, и в школе его дразнили «жи-

дом». Не отсюда ли его патологический антисеми-

тнзм? Но нет ли в этой версии антисемитского при-

вкуса?

Две несчастных любви—одна еще в школе к де-

вочке Штефани, а потом к кузине Анжелике Рау-

баль, которую родственники и знакомые затравили

своим ханжеством, доведя до самоубийства в 1931

году, после чего Гитлеру подложили Еву Браун...

Есть примеры, когда несчастная любовь не озлобля-

ет, а облагораживав!... Правда, не в случае с Гит-

лером.

Но думаю, что разгадка его озлобленности

в другом.

Гитлер был несостоявшимся художником и пере-

жинал свою непризнанное?ь как оскорбительное уни-

жение. Я видел его рисунки и думаю, что средние

профессиональные способности у него были. Но опас-

но, если средние способности сочетаются с агрессив-

ной манией величия. Гитлера дважды не приняли в

Академию искусств в Вене — в 1907 и в 1908 годах.

Тогда в Вене была большая еврейская община —

в основном выходцы из Галиции, и, возможно, именно

евреи-торговцы отвергали картины Гитлера или по-

купали за бесценок, не догадываясь, что тем самым

готовят себе будущего палача?

Как бы то ни было, прежде чем Гитлер стал кры-

сой, внутри его появилась крыса неудовлетворенного

тщеславия, раздиравшая ему кишки.

Вероятно, именно из-за тщеславия Гитлер, вся-

чески увиливавший от службы в австрийской армии,

вступил добровольцем в 16-й баварский полк, ибо

хотел доказать оружием то, чего не мог доказать

кистью, — что он достоин славы.

В 1918 году под селом Л а Монтань он попал под

французскую атаку отравляющим газом «желтый

крест» и ослеп. Когда с его глаз сняли повязку и он

снова увидел свет божий, он поклялся, что станет

прославленным художником. Но в день тогдашней

капитуляции Германии, возможно, от обуревавших

его трагических чувств он снова ослеп, и когда про-

зрел, то на сей раз поклялся посвятить жизнь борьбе

против жидов и красных, не понимавших его живописи.

Впрочем, он выполнил и первую клятву, став дей-

ствительно самым прославленным художником смер-

ти. Он расплескал кровавую краску по распоротому

холсту земного шара, расставил скульптуры виселиц,

воздвиг обелиски руин и впервые, еще до американ-

ского скульптора Колдера, создал изысканные про-

волочные композиции. Он заставил себя признать как

факт, он добился того, что о нем «заговорили».

Гитлер был мелким спекулянтом, выдвинутым

крупными спекулянтами. Его личная болезненная

гигантомания была им нужна, чтобы развернуть свои

спекуляции до гигантских кровавых масштабов. По-

этому они за Гитлера и ухватились. Фашизм — это

гигантомания бездарностей.

Осторожней с бездарностями — особенно если в их

глазах вы видите опасно энергичные искорки гиган-

томании.

По мрачному парадоксу в доме, где провел свое

детство Гитлер, теперь живут кладбищенские мо-