Зазеркальная империя. Гексалогия
Шрифт:
– Да, конечно, – ответил Саша, лихорадочно перебирая в памяти всех еще остававшихся здесь «старых афганцев»: «Нефедов, Загоруйко, Жербицкий?.. Нет, Жербицкий вроде бы уже с полмесяца, как отбыл… Кавсевич?..»
– Ну, желаю вам успешного лечения, – генерал привстал, протягивая Саше свою вялую холодную ладонь. – Документы на груз получите у самолета. Он уже должен быть погружен. Прошу не опаздывать – ждать вас одного не будут…
* * *
– Поручик Бежецкий! – Саша выпрыгнул из автомобиля, остановившегося
Все его небольшие «капиталы» ушли на «бурбухайку» до дома. Туземные водители просто озверели, быстро обнаглев на сыплющемся им на голову денежном дожде – вновь прибывшие совсем не разбирались в местных ценах и соотношении серебра к бумаге, но в «сеттлменте» удалось удачно поймать попутный армейский вездеход до самого аэродрома. Ну а голому собраться, как говорят в народе, – только подпоясаться. Большую часть нехитрого багажа офицера занял пресловутый «чилим» – не мог же он бросить здесь память о покойном Еланцеве?
– Где вас носит, поручик? – недовольно буркнул руководящий погрузкой пожилой капитан, мельком заглянув в протянутые Бежецким бумаги. – Вы что: полагаете себя на Царицыном Лугу? Ручаюсь, что вас и там не стали бы ждать…
Старый вояка оценивающим взглядом мазнул по нездоровому румянцу на лице запыхавшегося «юнца» и сменил гнев на милость:
– После госпиталя? Сильно зацепило?
– Да так, терпимо.
– Ничего, до свадьбы заживет. В общем, полезайте в фюзеляж, там прапорщик укажет вам ваше место. Ну и ваш «багаж» заодно. Мертвецов не боитесь, поручик?
– Бог миловал.
– Добро. В этой летающей покойницкой многим становится не по себе… Привет Первопрестольной! Куда прешь, дурень?!.
Это уже относилось не к Александру.
Капитан отвлекся на солдатика, зазевавшегося чуть ли не под работающим на холостом ходу двигателем, и напрочь позабыл про Сашу. Тому ничего не оставалось, как, махнув водителю: мол, свободен, забраться по рубчатому настилу грузовой аппарели в огромное гулкое брюхо транспортного левиафана.
Почти все видимое пространство было заставлено длинными, тяжелыми даже на вид ящиками из оцинкованного железа. По инструкции требовалось обшивать гробы досками, но здесь, в горной безлесной стране, где дерево ценилось почти на вес золота, это было трудновыполнимо. Особенно в таких количествах. И имена скорбных «путешественников» с помощью трафарета наносили прямо на тускло-серый металл…
«Сколько же их тут? – ахнул Саша, пробираясь по узкому проходу между домовинами и мельком выхватывая взглядом: „рядовой вольноопределяющийся Селиверстов…“, „поручик Лейгаупт…“, „фельдфебель…“. – Господи! В какую же мясорубку мы втягиваемся?..»
И Господь услышал его.
Оказалось, что гробов в грузовом отделении не так-то уж и много – не более двух десятков, а то, что поручик принял в неверном освещении за новые ряды цинковых ящиков, оказалось чем-то другим: штабелями не похожих ни по размеру, ни по форме на гробы пластиковых контейнеров, фанерных кофров, металлических емкостей… Свято место, даже такое жутковатое, пусто не бывает, и скупердяи-интенданты, видимо, приспособили «похоронные» рейсы, благо пока полупустые, под свои специфические нужды. Одному Богу известно, что они вывозили отсюда, из нищей страны, но факт оставался фактом…
– Давайте сюда! – донесся из-за спаянной тросами в единое целое пирамиды ребристых канистр, в которых плескалось что-то жидкое, ломкий юношеский басок. –
Вы Бежецкий?– Точно так. С кем имею честь?
– Прапорщик Делонгвиль, – представился долговязый очкарик в камуфляже, хлопая ладонью по жесткой скамье рядом с собой. – Будем знакомы, поручик.
Попутчики пожали друг другу руки.
– Не обращайте внимания на мою фамилию, поручик, – улыбнулся прапор. – Поколений семь моих предков живет в России…
– Настолько долго, что дворянская приставка срослась с фамилией? – тоже улыбнулся Бежецкий.
– В точку! А вы весельчак, поручик! Думаю, что нам с вами не будет скучно среди наших молчаливых друзей.
– Я тоже. – Саша хлопнул ладонью по карману своего дорожного баула, с готовностью отозвавшемуся солидным бульканьем. – И у меня даже есть, чем этот путь скрасить.
– У меня тоже!..
Молодые люди определенно понравились друг другу.
– Кстати, а где мой подопечный? – спохватился Бежецкий, оглядываясь на едва различимые из-за остального груза «цинки». – Тот, кого я должен препроводить до Москвы?
– Не извольте беспокоиться, – беспечно хохотнул весельчак Делонгвиль, гулко хлопая ладонью по ящику, приткнувшемуся совсем рядом со скамьей. – Вот он – его вместе с остальными в Ашгабате не сгрузят. Проследует с нами прямо до Третьего Рима.
Саша наклонился над длинным серым параллелепипедом и прочел на крышке небрежную, местами смазанную из-за протекавшей под картон краски, трафаретную надпись:
«Полковник медицинской службы Седых И. П…»
Сердце ухнуло куда-то вниз, и все вокруг заволокло ватной тишиной…
* * *
Двое унылых нестроевых в сидящих колом серых шинелях с металлическим грохотом сволокли гроб за приделанные по краям ручки в промозглую сырость поздней московской осени. Саша шагал следом за ними, стараясь не глядеть, как подпрыгивает длинный серый ящик на неровностях аппарели.
С гробами так не обращаются. Их нужно нести бережно, будто они до краев полны драгоценным содержимым, которое нельзя расплескать. Но то – солидные цивильные гробы из полированного дерева, с серебряными кистями и золочеными ручками… Или попроще – обитые черным глазетом. Или еще проще – дощатые некрашеные – для бедноты. Но не безликий, неряшливо запаянный железный ящик, никак не стыкующийся с понятием «вечность»…
Одинокую женскую фигурку, застывшую на мокром бетоне взлетной полосы, он разглядел еще из самолета. И сразу узнал, хотя на тех фотографиях, что Иннокентий Порфирьевич с гордостью ему демонстрировал, эта женщина была моложе. Много моложе. Лет на тридцать. Или на пятьдесят… Или на одну жизнь.
И чем ближе он подходил к ней, тем все более замедлял шаг…
– Добрый день, – очень знакомо улыбнулась ему вдова, избавив от тягостного начала. – Вы Саша? Саша Бежецкий, да?
– Да… – У Бежецкого перехватило горло, и он вынужден был откашляться. – Да, это я, сударыня. Добрый день, – запоздало поздоровался он.
– Иннокентий много о вас говорил. Вы были очень дружны?
– Да…
Госпожа Седых не смотрела на стоящий в метре от нее гроб, будто его не было совсем, щебеча, словно на светском рауте. Лишь покрасневшие глаза и тщательно припудренные пунцовые пятна на скулах выдавали ее.
– Скажите, Саша, – внезапно перебила она сама себя на полуслове. – Как он… умер?