Зеленый берег

— Спасибо за заботу, Шариф Гильманович, — ответила Гаухар. — Конечно, моя учеба требует напряжения, да и дома хватает забот. Но в общем ничего, справляюсь.

— А в классе у тебя благополучно? — допытывается директор. — Как ведут себя Дамир и Шаукат?

— Не могу пожаловаться. Оба мальчика в центре внимания у меня. И с родителями их держу связь, Дамир и Шаукат определенно стали серьезнее, подтянулись.

— Хорошо, я рад за вас. На здоровье не жалуетесь?

— Ну, если с этих пор начну жаловаться…

— Ах, Гаухар, беда порой ломает не только деревья, но и людей. Правда, человек силен тем, что умеет превозмочь беду… Супруг ваш, надеюсь, тоже в добром здравии? И на работе у него все в порядке?

— Вроде бы нормально…

И вот тут Шариф Гильманович услышал какие-то подозрительные нотки в голосе Гаухар.

— Весна ведь, — затягивал он разговор. — Весной у Молодых людей бывает что-то вроде кори.

— Ничего такого не чувствую, — как бы спохватившись, уже сдержанно ответила Гаухар, — так занята, что порой даже не замечаю, какая погода на улице.

— Да, да, конечно, у вас много работы, — кивал Шариф Гильманович, продолжая пытливо смотреть на Гаухар, — Но весной реки сильнее бурлят, только к середине лета успокаиваются.

Гаухар промолчала. Шариф Гильманович, должно быть, понял, что далеконько зашел в своих заботливых расспросах. Извинившись, что задержал, он дружелюбно попрощался с Гаухар.

Может быть, именно этот разговор еще сильнее взбудоражил Гаухар. Перед ней все чаще всплывал откуда-то из тумана образ Билала Шангараева. Уж не это ли было главной причиной волнений ее? Дней десять тому назад она видела странный сон. Будто Билал ведет какой-то бурный разговор с Джагфаром. Лицо у Джагфара багровое, он грубит, ругается, возмущенно кричит: «Меня обманули! Разрушили все мои надежды!» Вдруг откуда-то появилась Фаягуль. Прильнув к Джагфару, она что-то шепчет ему на ухо, будто зовет куда-то. Гаухар не отпускает мужа. А Фаягуль громко и вызывающе хохочет. Джагфар растерянно смотрит то на Гаухар, то на Фаягуль. Глаза его открываются все шире, притягивают Гаухар…

Может быть, следовало рассказать Шарифу Гильмановичу и об этом сне, и о ревнивых подозрениях, — ведь директор не случайно подвел свои расспросы почет вплотную к тому, что не давало покоя Гаухар. Нет, слишком тяжелы были бы эти признания. Стыда-то сколько! Если бы Джагфар на самом деле позволил себе непорядочность, а то ведь одни ее подозрения. Что мог подумать Шариф Гильманович, выслушав эти признания? Не слишком ли низко пала бы в его глазах Гаухар? Ведь он, должно быть, видит: Гаухар молода, интересна, привлекает внимание мужчин. Да и в самом деле — чем она хуже Джагфара, чтобы так страдать из-за него? Она может идти по жизни с высоко поднятой головой, на зависть всяким Фаягуль, и эта их зависть не унизила бы ее, а, пожалуй, еще больше окрылила.

Так сбивчиво и беспорядочно думала Гаухар, идя по улице. День клонился к вечеру. В этот час ручьи бегут еще стремительней. Их журчанье и всплески будоражат человека, заставляют чаще биться сердце. Ах, почему бы этим ручьям не унести в своих струях невеселые думы Гаухар?

* * *

Сегодня Джагфар очень поздно вернулся с работы. И не предупредил по телефону, что опоздает. Пришел заметно выпивши, даже пошатывался. Гаухар поразило это, — за годы их совместной жизни такого еще не случалось. Если бы дома выпил, ещё как-то терпимо, а то ведь на глазах у соседей шел и спотыкался.

— Джагфар, где ты был?! Что случилось?! — взволнованно допытывалась Гаухар.

Он пробормотал что-то невнятное, с размаху швырнул шляпу на полку, пальто бросил на спинку стула. Затем прошагал в комнату, вдруг чему-то рассмеялся, плюхнулся на диван и обхватил руками голову.

У Гаухар гнев сменился жалостью. Она подсела к мужу, обняла за плечи.

— Джагфар, выпей чаю. Тебе будет легче. У меня чай крепкий и горячий… Или разденься, ляг, — наверно, голова болит?

Он убрал с плеча руку жены, отодвинулся в сторону. Гаухар взглянула на него удивленно и обиженно.

— Ты что это, Джагфар?.. Нехорошо ведь так. Правда, ложись-ка, отдохни.

— Нет, ты меня не гони, не тони! — повысив голос, сказал Джагфар. Он посмотрел на жену почти с ненавистью. Лицо у него побледнело, губы скривились. — Отдохни, говоришь? Нет, кончился мой отдых! Крепость разрушена, обращена в пыль, развеяна по ветру.

— Джагфар, ты говоришь бог знает что… Пойдем, я уложу тебя… Не упрямься, дорогой. Ну, выпил немного, в другой раз будешь осторожней. Посмотри, на тебе лица нет. Ты ведь никогда не был таким, Джагфар!

— Не был, да вот стал… А почему стал? Не знаешь? Ага, не знаешь? А я знаю!

— Не надо, Джагфар, не болтай чепуху. Ты, наверно, и сам не понимаешь, что говоришь.

— Нет, понимаю! Отлично понимаю! Ты думаешь, я ничего не замечаю? Замечаю! — Джагфар закрыл ладонями лицо. Потом опять схватился за голову, в его темных расширенных глазах мелькнуло что-то, дикое. — Боишься, что люди увидели меня пьяного… А я вот не боюсь! Мне бояться нечего. Я с другими не гулял!

Гаухар побледнела. Были случаи — она ждала, что муж когда-нибудь попрекнет ее Билалом. Да не за те девические встречи, а за более поздние, когда Билал приезжал в Казань, а она, Гаухар, уже была замужем. Но ведь она-то хорошо знает, что в этих встречах не было ничего позорного ни для нее, ни для Джагфара. Да, она-то знает. А сплетни?.. Сплетники могли изобразить все по-иному. Признаться, о сплетнях она никогда не думала. И не предполагала, что Джагфар вот так грубо бросит ей в лицо обвинение… Что же остается после этого? На ее глазах Джагфар словно провалился в какую-то яму. И первым ее побуждением было помочь мужу выбраться. Она поняла это не столько умом, сколько почувствовали сердцем, — если сейчас не помочь, Джагфар увязнет еще глубже, потом уже не вытащишь его. Она была настолько далека от сознания малейшей своей вины, что даже не пыталась оправдываться.

Джагфар, ты и впрямь не знаешь, что говоришь. Идем, отдохни, завтра обо всем потолкуем, объяснимся…

— Объяснимся?.. Хватит, и без того все ясно. Я круглым дураком был раньше! Поддался всяким твоим ласковым словечкам… Если я сейчас ничего не позволяю себе с другими, то знаешь…

— А я разве позволяю? Что взбредет тебе в голову, то и болтаешь…

— Ничего на одно мое слово отвечать пятью словами! Ты сама прекрасно знаешь, о чём вдет речь. Нет, словами не отделаешься!

— Это ложь, ложь, Джагфар! Если тебе что-нибудь наговорили, так это всего лишь грязная сплетня! — с глубокой горечью говорила Гаухар. — Наберись терпения, я все тебе объясню.

— Не надо, не трудись. Ты мне уже не один, десять раз рассказывала. И я все верил тебе. Да вот обжегся на этом доверии. Теперь я никому уже не верю. Спасибо, добрые люди открыли мне глаза, Джагфар, как бывалый игрок, не сразу выкладывал карты на стол, а по одной. Теперь уже ясно — кто-то насплетничал ему. Обычно Джагфар не так доверчив к людям, но уж если поверит чему, что разубедить его очень трудно. Гаухар давно это знала. С дрожью в голосе она спросила:

— Кто открыл тебе глаза? Уж не Дидаров ли Исрафил?

— Это неважно. Со временем я и сам мог бы додуматься.

— Джагфар, не верь лживым словам чужих людей, — чуть не со слезами просила Гаухар. Я верна тебе, всегда была верна…

Джагфар перебил:

— Помолчи! Сказал — не верю ни одному твоему слову, значит, не верю.

Объяснения длились целый вечер. В конце на разный манер повторялись одни и те же утомительные фразы: «Я тебе больше не верю!» Или: «Это ложь, клевета!»