Зеленый берег

— Извините, Гаухар, я, кажется, несколько озадачил вас… Если не ошибаюсь, Джагфара нет дома?

— Да, его нет, — со вздохом ответила Гаухар. — Я сейчас поставлю чай, к этому времени, может, и Джагфар придет.

— Нет, нет, не беспокойтесь! Я ведь ненадолго, не в гости. Можно сказать, по делу… — И, не дав Гаухар собраться с мыслями, сразу начал: — Если говорить откровенно, у вас, должно быть, плохо на душе?

Она ответила не сразу. Да уж чего тянуть, все равно придется правду сказать.

— Вы угадали, Шариф Гильманович, ничего хорошего, к сожалению, нет. Я сама все порывалась зайти к вам, посоветоваться, но как-то не решалась. Не очень-то легко женщине начинать разговор о некоторых вещах…

— Понимаю. Как видите, я несколько облегчил вам задачу. Знаете, я поражен был… Вот уж не думал, Гаухар, что у вас может получиться так нескладно.

— Я и сама, Шариф Гильманович, не могу опомниться. Как громом оглушило… И сейчас еще не разберусь, что произошло. Живу как во сне. Джагфару стало все равно, есть я или нет меня. Ни одного моет слова не выслушает. Если прошу: «Давай объяснимся», — только плечами пожмет или грубостью ответит. По-моему, он заранее так надумал: избегать объяснений, создать для меня невыносимые условия, чтобы поставить на колени. Скажу вам, Шариф Гильманович… — Она помолчала, словно набираясь сил, чтобы посвятить все же постороннего человека в эту страшную правду. — Я уже потеряла надежду. Ума не приложу, что мне делать… Буду откровенна до конца, Шариф Гильманович. Джагфар не верит мне. А я ни в чем не виновата. Правда, случайно я повстречала в Казани одного человека, с которым была знакома еще в юности. Он вернулся было к прежним своим признаниям. Но я твердо сказала ему, чтобы не питал никаких надежд…. Впрочем, Джагфар давно знает всю эту историю в подробностях. И никогда не придавал ей значения. Только посмеивался. И вдруг все перевернул.

Шариф Гильманович осторожно спросил:

— Этот человек где сейчас?

— Уехал.

— Куда?

— Кажется, в Ленинград. Он там живет, там и работает. По крайней мере, он так говорил.

— Кем работает? Инженером на стройках.

— Извини, Гаухар, но раз уж начали, позволь спросить: ты в девичестве любила его?

— Нет, Шариф Гильманович, мы просто дружили. Только и всего. И опять же — Джагфар знал об этом…

Было уже около одиннадцати. Долго разговаривали, а Джагфара все не было.

Как ни умело, как ни осторожно выспрашивал Шариф Гильманович, стараясь выяснить все обстоятельства печальной истории, Гаухар не сказала о муже ни одного порочащего слова. Только под конец, покраснев, обмолвилась: «Не исключено — Джагфару приглянулась другая женщина. — И сейчас же оговорилась — Впрочем, это не моя, а его тайна. Вот если бы, Шариф Гильманович, вы сами поговорили с ним, это другое дело». По всему видно было: Гаухар не перестала любить мужа, все еще оберегала его честь, хотя и глубоко оскорблена им. Нельзя было не поверить в ее искренность. На том и закончился этот трудный разговор.

Гаухар пообещала Шарифу Гильмановичу зайти к нему в школу, продолжить беседу, если у нее возникнет надобность.

— Конечно, зайди. Вместе подумаем, посоветуемся. Я готов переговорить с Джагфаром. Но сама понимаешь — он может уклониться от этого щекотливого разговора. Это его право.

— Я понимаю.

— Доброй ночи, Гаухар.

— Спасибо, Шариф Гильманович. И вам доброй ночи.

Закрыв дверь, Гаухар продолжала стоять на пороге, прижав ладони к пылающим щекам. Значит, в школе уже знают о ее позоре! И, конечно, не все могли поверить в ее невинность, Так всегда бывает. Но кто пустил слух? Скорее всего, та же Фаягуль Идрисджанова. Да разве важно, от кого пошла болтовня? Говорят о позоре Гаухар — вот что главное.

15

Потемки освещены электрическими фонарями. Из окна виден угол двора и край улицы. Вон идет Джагфар. Высокий, широкоплечий. Он в плаще, без шляпы. Черные волосы гладко зачесаны назад, поэтому голова кажется маленькой в сравнении с широкими плечами.

Миновав край улицы и угол двора, Джагфар пропал из виду. Но Гаухар знает: сейчас он открыл парадную дверь, поднимается по лестнице на третий этаж…

Джагфар прошел прямо на кухню. Там он задержался, — возможно, решил приготовить себе чай или же просто выжидал, чтобы как можно дольше не заходить в комнату.

Гаухар все еще сидит в кресле возле окна. У нее нет сил даже подняться с места. «Сегодня все должно быть сказано. Наша семейная неурядица получила огласку. И теперь медлительность, неопределенность еще больше очернит меня». Гаухар хотела бы отдалить страшные минуты, а сама повторяла мысленно: «Да, да, надо уйти! Сегодня же, сейчас уйти! Но куда?.. Не все ли равно. Хоть на скамейку в сквере, только бы не унижаться больше».

Конечно, решение это было выстрадано раньше, а сейчас оно оформилось окончательно. Все внутри переполнено горечью, обидой, сознанием втоптанного в грязь достоинства.

Со всем этим должно быть покончено одним рывком. За эти тягостные дни, сама не замечая того, Гаухар приобрела новое ценное качество характера, чего ей недоставало раньше — решительность. Она еще будет снова и снова оплакивать свою судьбу, даже раскаиваться в чем-то, но решение свое выполнит. Не может не выполнить.

Затуманенными глазами смотрит Гаухар на вечернюю улицу, потом, словно прощаясь, оглядывает комнату, которую они с Джагфаром называли то гостиной, то столовой…

Гаухар не положила в чемодан ничего лишнего, только свои самые необходимые вещи да некоторые, более удачные рисунки. Она помнит, как любовно украшала эту комнату, когда была получена новая квартира. Сколько было радости, и радость эту разделял Джагфар. И вот — конец всему.

Кто-то наверху включил радио. Вечерняя музыка тихо лилась в раскрытое окно. Это звучало как последнее «прости».

— Пора выключить этот траурный марш! — Джагфар, войдя в комнату, резким хлопком закрыл створки окна.

Гаухар промолчала, только долгим взглядом посмотрела на мужа. Почувствовав холод и отчужденность в ее взгляде, Джагфар как-то странно поежился. Такого выражения он никогда не видел в глазах жены. И теперь он настороженно ждал чего-то худшего. Казалось бы, что за причина, чего ему тревожиться? Он сам сделал все для того, чтобы приблизить этот вечер, этот час. Правда, он не давал воли рукам, да и язык все же придерживал. Но ведь не только побоями и оскорблениями можно довести человека до исступления.

— Я ухожу, Джагфар, — сказала Гаухар мужу, как бы подтверждая невысказанные мысли его.

Джагфар молча пожал плечами. Но вот он заметил чемодан, стоявший около серванта.

— Куда ты пойдешь на ночь глядя? — Что-то похожее на беспокойство или просто на чувство неловкости послышалось в голосе Джагфара, но сейчас же у него мелькнула мысль, которую, пожалуй, можно было назвать облегчающей: «Где-то на Дальнем Востоке у Гаухар есть какие-то родственники, не собралась ли она к ним? Или, может, отдыхать: купила путевку, ничего не сказав мне…»

Гаухар закрыла лицо руками. Черные пряди волос упали на лоб, на глаза. Это безмолвная сцена, кажется, не произвела на Джагфара никакого впечатления. Отвернувшись к окну, он хмуро смотрел на улицу, где уже были погашены все огни. Он ждал…

Гаухар вскинула голову. Джагфар отвернулся. Успокаивая и взбадривая себя, он все же подумал: «Ага, кажется, сдалась», Но уже в следующую минуту мелькнула и другая мысль: «Скорее всего запугивает. Женщины умеют играть». Впрочем, это наверняка не было его собственным открытием, он уже давненько приучил себя к тому, чтобы присваивать чужие слова и мысли.