Зеленый берег

Хозяйка даже зарделась.

— Ну, какая там мастерица! Некогда хозяйничать. Много набрала уроков в школе. Но сейчас уже полегче стало. Скоро совсем буду свободна.

— Отдыхать поедете?

— В конце июля. Раньше путевок не было.

Так они и коротали время. Гаухар была рада потолковать о разных мелочах — все же забываешься немного. Но вот упомянули о путевках — и Гаухар вздохнула. Есть еще люди, которые думают о путевках… А что будет с ней, когда сдаст последние два экзамена? Что делать? Куда девать себя?.. Сколько ни сдерживай сердце, все равно болит. Гаухар пробовала утешить себя: «Не только у меня нелады с мужем, бывают и у других». Какое уж там утешение, сердце то замрет, то опять болезненно заноет.

От Рахимы-апа трудно что-либо скрыть.

— Гаухар, — заволновалась она, — опять погрустнела? Я понимаю, несладко тебе. Все-таки держись… Перемен к лучшему нет?

— Какое там к лучшему, Рахима-апа! Джагфар совсем чужим стал… Иной раз не глядела бы на белый свет! Не знаю, на что и решиться. Одной страшно оставаться, но и так больше нельзя. Вот и хотела спросить совета у вас, у Галимджана-абы. Больше ведь не с кем посоветоваться…

— Утром Галимджан предупредил: если ничто не задержит, вернется к половине пятого. В случае задержки позвонит. Всё жду звонка… Ага, вот и звонок! Будто подслушал нас Галимджан…

Рахима вышла в переднюю. Из ее разговора Гаухар поняла, у Галимджана-абы сегодня производственное совещание. Он передает Гаухар привет. Если может, пусть подождет до девяти часов, не позже, чем до половины десятого, «В случае чего, перенесем разговор на завтра».

Кончив разговор, Рахима вопросительно посмотрела на Гаухар.

— Ждать я не могу, — вздохнув, сказала Гаухар, — пойду домой. Послезавтра у меня предпоследний экзамен. Надо как следует отдохнуть, подготовиться. Значит, и завтра не сумею прийти. Если разрешите, наведаюсь, как только покончу с экзаменами. Не знаю, право, как у меня получится. Никогда не сдавала так мучительно…

— Ничего, не волнуйся, Гаухар. И нынче сдашь. Ты ведь способный человек. Как только освободишься, сразу же приходи. Посоветуемся все вместе.

Перед уходом Гаухар стояла у дверей, в замешательстве перекладывала из руки в руку сумочку.

— Значит, Бибинур-апа вчера уехала?.. Жаль, не знала я. Надо бы повидать ее… — Зардевшись, Гаухар решила наконец спросить о главном — Рахима-апа, вы помните… я просила… Вам не удалось встретиться, ну, посмотреть на эту… Фаягуль Идрисджанову?

Рахиму, конечно, не удивил этот вопрос, — женщины хорошо понимают друг друга. Наверно, Гаухар и пришла-то главным образом для того, чтобы узнать, удалось ли Рахиме-апа выполнить свое обещание.

И та с готовностью ответила:

— Да, да, Гаухар, кое с кем перемолвилась о Фаягуль. И с ней пыталась заговорить. Кое-что узнала. Не от нее, конечно. Сама-то она очень скрытная. И глаза у нее неприятные — так и бегают. Ничего она не сказала мне, отделалась общими словами да загадочными улыбочками. Завуч вашей школы плохо отзывается о ней: легкомысленно ведет себя, манкирует уроками, И коллеги ее такого же мнения. Сейчас она за границу поехала. Туристическую путевку ей достал родственник — Исрафил Дидаров. Вот и все, милая. Более подробно расспрашивать как-то неловко было.

Гаухар поблагодарила и распрощалась. Она, собственно, и не ждала ничего особенного от сообщения Рахимы. Просто хотела проверите свое мнение о Фаягуль.

Жара немного овала, дышалось легче. Теперь приятно было пройтись по теневой стороне улицы.

Она скользнула взглядом по витринам магазинов, по театральным афишам. Летом в Казань часто приезжают на гастроли столичные артисты, певцы и музыканты. Раньше она находила время посещать театр, и Джагфара, бывало, уговорит. А сейчас она равнодушно читала афиши.

Проходя через сквер, Гаухар решила передохнуть. Присела на одну из свободных скамеек чуть в стороне от центральной аллеи. Отсюда ей виден угол университета и просматривается почти вся главная аллея. На скамейках, разложив книжки и тетради, сидят студенты. Гаухар невольно улыбнулась. Сразу видно, что заочники. Многие из них приехали из других городов, из сел. Им даже заниматься путем негде. А в сквере при хорошей погоде в эти часы хорошо: тихо, много воздуха и света — занимайся, сколько хочешь. Впрочем, это только со стороны легко смотреть: сидят люди спокойно, погрузившись в книги и тетради. Но ведь у большинства, если не у каждого, кроме учебы есть и другие заботы. Вон молодая женщина, — наверно, и тридцати нет, — склонилась над тетрадью, развернутой на коленях, а рядом, на той же скамейке, спит ее ребенок, завернутый в пикейное одеяльце. Вероятно, издалека приехала на экзамены молодая мать, дома ей не на кого оставить ребенка. Лицо у нее миловидное, сосредоточенное, а одета она очень скромно, видно, нелегко живется бедняжке. Жалуется ли она кому-нибудь на свою жизнь? Скорее всего молчит. Ведь люди, взвалившие на себя такую тяжесть, обычно упрямы, настойчивы. Что ж, когда-нибудь минуют их трудные денечки, жизнь улыбнется им; Только вряд ли кто поведает об их мужестве, о том, какой ценой досталось им счастье. Ведь люди, которым без лишений и хлопот давалось образование, пожалуй, скажут: «В чем тут героизм? Снаряды над головой у студентов не рвутся».

Не столь уж глубоки и новы были эти мысли, а все же они приободрили Гаухар. Неужели у нее меньше стойкости, чем у других? Ведь вот эта заочница не исключено, тоже брошена мужем, однако учится, да еще ребенка воспитывает. Знать, не упала духом.

Встрепенувшись, Гаухар поднялась со скамейки, твердой походкой направилась к автобусной остановке, В автобусе нашлось свободное место. Она достала из портфеля тетради с конспектами и так увлеклась чтением, что едва не проехала свою остановку.

Дома она напекла блинов, вскипятила чайник. Но Джагфар не явился к обеду. Уже смеркалось. Гаухар включила свет, опять уселась за книги. Часа два прошли незаметно. Уже по-настоящему стемнело. С улицы через раскрытое окно доносятся ребячьи голоса. Но вот они постепенно смолкли. И прохожих убавилось, В квартире у Гаухар тихо, одиноко.

«Неужели Джагфар даже ночевать не придет?

Неужели он… — Гаухар вздрогнула, боясь закончить мелькнувшую горькую мысль. — Нет, он не должен так поступить… Все-таки где он может бродяжничать? Ведь уж очень поздно… А Фаягуль, говорят, за границей…»

Когда-то, по вечерам, стены этой двухкомнатной квартиры дышали уютом и словно бы тихонько напевали что-то. На стенах висели рисунки Гаухар, излучая мягкие краски. На выступах книжного шкафа, на гардеробе и серванте стояли красивые безделушки. Теперь все затихло, поблекло, угасло. Но ведь тепло домашнего уюта замечаешь только, в том случае, когда на душе у тебя спокойно. А теперь… Гаухар даже не включает радио. В комнатах безжизненно. Порой даже становится жутко…

Вдруг звонок. Гаухар резко вздрогнула. Кто это?.. Джагфар обычно не звонит, у него есть свой ключ.

Гаухар чуть приоткрыла дверь, удивленно и радостно воскликнула:

— Шариф Гильманович!

— Можно войти?

— Конечно! Заходите, заходите, пожалуйста!

— Здравствуйте, Гаухар. Я заглядывал к вам днем — дома никого не застал.

— Я была в институте, потом немного отдохнула в сквере… Проходите же в комнату!

Шариф Гильманович оставил шляпу на вешалке, не спеша прошел в комнату, осторожно сел на стул. Он впервые зашел к Гаухар и не то чтобы смущался, а как бы осваивался, готовясь к откровенному разговору. Оглядевшись, вдруг повернулся к примолкшей хозяйке;