Зеленый берег

Гаухар в первый раз ночевала в родном доме как в чужом. Не раздеваясь, не ложась в постель, она сидела недвижимо на краю кровати, ничего не видя, уставилась куда-то в угол. Если бы ее спросили: «Что ты надумала? К какому пришла решению?» — она ничего не сумела бы ответить. Она не спала, но и не бодрствовала, ее состояние походило на неглубокий обморок — мысли недвижимы, голова как бы одеревенела. Надо же случиться такому, чтобы родной, близкий человек, которому ты веришь безгранично, за которого, если придет такая минута, готова жизнь отдать, этот человек, еще вчера являвшийся твоей опорой, — вдруг стал чужим, неузнаваемым, враждебным. Нет, это ужасно, это невозможно, этому нельзя поверить.

Светало очень медленно. В спальне, между двумя кроватями, на тумбочке, все еще мерцала лампа. Чем ярче разгоралось утро, тем тусклее светила лампа. Наконец матовый абажур ее превратился в, мертвенный круг. Неузнаваемо померкло и лицо Гаухар: веки опухли, на щеках выступила желтизна, в уголках губ залегли глубокие морщинки.

Джагфар крепко спит. Надо бы разбудить его. Да» да, еще минута-другая — и Гаухар разбудит. Ей и самой скоро в школу идти. Но как она пойдет с таким истомленным, безжизненным лицом! Ведь каждый доймет с первого взгляда — что-то случилось с ней. И от ребят не скроешь разбитости своей. Они не умеют притворяться, делать вид, будто ничего не замечают. Обязательно спросят: «Гаухар-апа, вы нездоровы?» Даже в этом случае она была бы не способна обмануть ребят. Но ведь и, правды не скажешь… Какой-то странный звук послышался в комнате. Гаухар вздрогнула. Неужели это она простонала?

Где-то за домами показалось солнце. Оно не привнесло облегчения Гаухар; ломит виски, в голове шум, путаница.

Она едва поднялась с кровати, побрела на кухню. Умылась, поставила на плиту чайник с водой.

Проснулся и Джагфар. Не глядя на жену, ни слова не сказав ей, умылся, причесался перед зеркалом, молча ушел из дому, не дожидаясь чая.

Гаухар недолго постояла в опустевшей кухне, не зная, что делать, затем погасила плиту. Каждое лишнее движение причиняло ей физическую боль. Но надо все же переодеться, привести себя в порядок.

На улице ей казалось, что все прохожие только на нее и смотрят — одни с жалостью, другие со злорадством. Гаухар ни разу не подняла голову, пока не вошла в школу. Но и там ей не стало легче. Конечно, и учителя, и ребята только и делали, что всматривались в ее лицо. Она, не медля ни минуты, взяла в учительской журнал, направилась в класс.

Гаухар делала все, как и в обычные рабочие дни: заставляла учеников читать и писать, потом собрала у них тетради, продиктовала задание на дом. На переменах заходила в учительскую, о чем-то разговаривала с коллегами. Но все это делал за нее кто-то другой. Хорошо еще, что сегодня ей не встретилась Фаягуль Идрисджанова. Возможно, Гаухар не удержалась и бросила бы ей в лицо что-нибудь оскорбительное. Конечно, учителя спрашивали: «Что с вами?» Она отвечала обычной в подобных случаях фразой: «Что-то нездоровится». Все еще надеясь на какое-то чудо, — вдруг спадет с души тяжесть, — она никому не пожаловалась, как ей тяжело. Она не хотела думать, верят ли люди что ей нездоровится, или видят притворство ее. То и другое ей было безразлично. Кое-как закончив последний урок, она поспешила домой.

Напрасно торопилась. Дома пусто, неприютно. Она не помнит, долго ли тянулся этот вечер. Джагфар пришел опять очень поздно. По привычке Гаухар встретила его, как всегда: вскипятила чай, поставила на стол ужин.

Джагфар не прикоснулся ни к еде, ни к чаю. Молча разделся и лег в постель.

Гаухар долго одиноко сидела над остывшим нетронутым ужином. Джагфар ничем не напомнил о себе. Может, — притворился, что спит? Может, начал сознавать, что напрасно вчера обидел жену? Но мужская гордость не позволяет ему признать свою вину, и он оттягивает минуту своего раскаяния? Если бы это было так!

13

Вот и кончились занятия в начальной школе. Сколько забот и волнений осталось позади! Казалось, что этот день никогда не придет. Все же пришел. Высказаны добрые слова, и пожелания, которые обычно говорятся школьникам в последний день занятий. Ребята, теснясь, размахивая портфелями, шумно выходили из класса. Тридцать пять детских душ и тридцать пять только еще начатых судеб… Рано обольщать себя уверенностью, что все эти судьбы сложатся счастливо. В следующий-то класс все ребята перешли, это уже точно. Так ли успешно закончат они старшие классы? Ведь жизнь по-настоящему еще не задевала их. Вдруг начнут хлестать встречные холодные ветры, многое может измениться к худшему в детских судьбах.

Если бы это было во власти Гаухар, она, конечно» сумела бы уберечь своих воспитанников от непогоды, бурь, но тут уже начинаются мечты, фантазия…. А реально сделаны только первые шаги. Эти ребятишки, не знавшие ни букв, ни цифр, не отличавшие «А» от «Б», «3» от «4», в течение нескольких лет находились под ее опекой. Она учила их грамоте, открывала глаза некоторые явления природы, отдавала им тепло своего сердца, делала все для того, чтобы они относились друг к другу по-товарищески. Короче говоря, только начала учить их. А учиться надо им всю жизнь. Если все тридцать пять в будущем взрослых людей поймут эту главную свою обязанность, значит, Гаухар выполнила перед ними свой долг.

«…Остаться бы на час-другой в пустом классе, подсидеть с нерадостными своими думами, не показываясь людям на глаза», — думала Гаухар. Но это невозможно. Ребята, уходя из класса, не раз оглядывались, переговаривались, и нечего тешить себя мыслью, что они ничего не понимают. Гаухар готова была сквозь землю провалиться, когда замечала их взгляды, брошенные украдкой. Что доделаешь, учительница, точно камень в перстне, всегда на виду.

Гурьбой, вслед за учительницей, ребята направились в сквер. Шум-гам, писк девчонок, смех, возня мальчишек, разговоры о том, как провести лето. Ребят не остановишь, не удержишь, они хорошо понимают, что сегодня «все можно», — никто не вызовет к доске, не сделает выговор и уж конечно не накажет. Говори что хочешь, кричи во все горло, спорь друг с другом — учительница только улыбается, глядя на них. Вон один прицепил к волосам товарища тополиный пух и заливается смехом; другой показывает на птенчика, притаившегося в ярко-зеленой листве, — волнуется, что дружки пройдут и не заметят; третий изловил какую-то невиданную букашку, хочет, чтоб все посмотрели. Наконец-то Гаухар попрощалась с ребятами, проводила долгим взглядом веселую их ватагу и свернула в ближайший переулок. Было очень тоскливо на душе. Дома никто не ждет ее. Завтра уже не надо идти в школу. Чем теперь заполнить жизнь? Что ожидает ее впереди? Конечно, заочное обучение, к которому она так стремилась раньше, довольно важно для жизни. Но ведь диплом об окончании института только в том случае приносит полную радость, когда в личной жизни все хорошо, когда сердце привязано к близким людям. А у нее пусто в сердце, пусто вокруг. Вероятно, такая же пустота ожидала бы ее, если бы она послушалась Джагфара — ушла из школы и занялась только хозяйством. Да, близкий человек остался бы около нее. Но надолго ли хватило бы у него привязанности тс скучной и послушной домохозяйке? Не могла Гаухар запереть себя на кухне ради мужа, кем бы он ни был.

Может быть, еще не все потеряно? Возможно, она примирится с Джагфаром? Вряд ли. Их отношения все осложняются, запутываются.

Сперва Гаухар никак не могла поверить, что нагрянувшая беда непоправима. Хотя она и горевала, и мучилась, тем не менее считала, что тягостное наваждение как-то само по себе минует, ведь это всего лишь затянувшийся страшный сон, — ничем иным она и не могла назвать надвигающийся разрыв. Крушение семьи она считала чем-то противоестественным. Разве можно пойти на это? И Джагфар, сколько бы он ни упрямился, рано или поздно признает свою ошибку.

Но Джагфар продолжал упорствовать. Тогда она решила облегчить ему примирение, несколько раз начинала разговор: «Давай покончим с этой бессмысленной ссорой. И у меня камень на сердце, и тебе, вижу, нелегко». Муж отмалчивался. Порой Гаухар готова была даже принять вину на себя, хотя и не понимала, в чем ей надо признаваться. Она говорила: «Ладно, я согласна, никто из нас не чище чистого. Наверно, случалось, что и я была неправа: напрасно сердилась, была резка… Если так, прости меня».

Муж язвительно усмехался в ответ, как бы говоря: «Погоди, еще и не в том признаешься».

Гаухар безошибочно понимала эту усмешку. И снова надолго замыкалась в себе. Не могла же она, в самом деле, наговаривать на себя всякие небылицы. За все годы ее замужества она была верна Джагфару. Берегла себя только для него. А он ни во что не ставит верность ее. Да что же это такое — затянувшийся бред наяву? Давно ли жизнь ее была наполненной, она всегда видела около себя близкого человека, могла поделиться с ним самым сокровенным, пожаловаться на случившуюся неприятность: когда выговоришься, и боль не в боль, и беда не в беду, сразу становится легко. А теперь что?.. «Пусто кругом», — сотый раз повторяла она себе.