Зеленый луч №3 2018
Шрифт:
Ложка вынырнула из разноцветной кашицы и взмыла высоко над ее поверхностью. Ирина поднесла ее к губам и вообразила, как давным-давно вот этой же ложкой помешивала какое-то варево в почерневшем чугунке ее прабабушка. Судя по бабулиным рассказам, чаще всего это была тыквенная каша.
Шестеро детей (три мальчика и три девочки) тянули ее за подол длинной цветастой юбки… О чем думала она? О чем плакала? Наверняка ведь плакала… Все женщины, которых родила она, и все те женщины, что рождены ими, обязательно плакали. Там, в построенном прадедом деревянном доме, что до сих пор еще стоит на бугре, продуваемый всеми ветрами. Там, откуда вынесли вслед за ее гробом все ее платья и всю ее посуду, всякие мелочи в маленьких картонных коробках и огромные неподъемные
Об ослепшем муже, медленно ходившем по двору, тычась бадиком в малиновые заросли, старые яблони, хозяйственные постройки, а по ночам осторожно ощупывавшем личики младших детишек, их ручки и ножки, силясь понять, представить, как они изменились, как выросли. И которому ни разу в жизни не пришло в голову ощупать ее лицо, чтобы почувствовать, как ввалились ее щеки и отяжелело ее дыхание… О самом красивом и самом смышленом своем мальчике Сереже, который загорелся вдруг посреди самого жаркого на ее веку лета, пролежал три дня, изредка открывая день ото дня темнеющие глаза, и умер… Или о старшем своем сыне, пропавшем без вести в войну, самом непослушном, хулигане и задире, которого она всю жизнь ругала, и даже секла хворостиной и для которого теперь ровным счетом ничего нельзя было сделать: ни прийти на могилку, цветы положить на холмик, ни свечку поставить, поскольку храм в их городишке давно уже снесли…
Вот и ее девочка встанет когда-нибудь у плиты с этой ложкой, но плакать не будет, нет. Она станет напевать какой-нибудь модный веселый мотивчик. И двое детей будут теребить полы ее яркого красивого халата – девочка, похожая на нее саму, и мальчик, похожий на Виталия…
Виталий пришел на кухню, переодевшись в мятую футболку и широкие домашние брюки, ссутулившись, уселся на свое любимое место, в угол, скрючился там и закрыл глаза. Вот таким его никто никогда не видел – ни географичка, ни англичанка, никто-никто… Теперь он был ее собственностью. Только ее изголодавшейся собственностью.
Ирина спешно поставила перед ним наполненную до краев тарелку. Он принялся опустошать ее и объясняться:
– Ну прости… задержался… конец года…
Ирина молчала.
– Само собрание-то закончилось в восемь. А и после – смотрю – не расходится никто… Сначала Белова пристала, все пятерки, кроме рисования… Чуть не плачет… Обещал договориться с Романычем – не портить же табель девчонке из-за какого-то рисования… Ну и пошли все: у кого – три… у кого – два… У Лысикова две двойки в четверти. Просили не оставлять на второй год. Обещали все лето ходить… Корнеев опять разбил очки Соколовой. Родители Соколовой потребовали денег… Оно и правильно, конечно… Всякий раз очки покупать…
Среди всех этих фамилий, которые Ирина слышала каждый вечер, среди проблем, которыми она, сама не желая того, жила, только эта история и заинтересовала ее.
– Опять?! Он, наверное, в нее влюбился!
– Да не… Она такая страшненькая… Еще мать Дудина подходила. Она, оказывается, разводится с мужем. Вот Дудин и скатился на тройки, переживает…
Ирине снова стало скучно.
– Знаешь, – перебила она, – Малюська сегодня сказала «кои».
– Что такое «кои»?
– Творог.
– Налей чаю. Плакала?
– Да. – Ирина опустила лицо в ладони и стала тереть глаза до тех пор, пока не стали появляться, наплывая друг на друга, желтые пятна, и тихо повторила: – Да. Утром плакала, после обеда плакала, на ночь плакала. Она целыми днями плачет. Я так устала.
– Иди спать. Я сам помою посуду.
– Да…
– Чашек, блюдец, тарелокНе уберечь от падений, —зашептал Виталий. Шум воды заглушил его бормотание.
Ирина взяла со стола детскую бутылочку с водой и ушла в комнату. Там, в полумраке, повисшем на узкой полоске света, упавшей из приоткрытой двери, и каких-то неустойчивых отблесках в окне, она осторожно добрела до подоконника и поставила бутылочку рядом со своей фотографией, сделанной много лет назад, здесь, в этом
городке, в фотомастерской на улице Ленина, рядом с музыкальной школой.Два раза в неделю, по средам и пятницам, она ходила в музыкальную школу. Так случилось, что в те же дни, в то же самое время ходил туда и Виталик. Чтобы дойти до музыкальной школы, надо было пройти всю улицу Советскую, из конца ее в начало. И как раз в тот момент, когда по ужасной, неровной, земляной дороге Ирина выходила на Советскую, туда же с другой стороны, с бугра, спускался на велосипеде и он. Ирина сворачивала налево и шла свой долгий путь в сто с лишним домов, а он, вместо того чтобы свернуть направо и ехать тем же путем, со свистом пролетал прямо и, объехав квартал, оставленный Ириной позади, снова выезжал на Советскую уже на следующем перекрестке. Но, опять-таки не сворачивая, объезжал квартал, образуемый этой улицей, уже с другой стороны, и вновь выезжал на Советскую. Так и добирались они до музыкалки: она – прямо, он – зигзагами. И скорость ее прохождения по прямой от перекрестка до перекрестка была равна той скорости, с которой он доезжал до Советской своим странным кружным путем. Они встречались на каждом перекрестке.
Это – одно лишь это – дало ей право заявить тогда брату, что тот мальчик тоже очень сильно в нее влюблен, и вообще, когда они вырастут – они поженятся. Брат к этой новости отнесся равнодушно. Для него это было куда менее значительным, чем, например, виденный ими накануне в чахлой рощице за городом труп коровы, раздувшийся под палящим солнцем так неправдоподобно, что, казалось, скоро лопнет. Или же скандал, разразившийся в бабулином доме, после того как они вместе нашли старинный нож, воткнутый в поленницу где-то на уровне их коленок, и вытащили его, и играли с ним. Скандал был и в самом деле примечательным. Им было абсолютно непонятно, почему бабуля ругалась так сильно, как не ругалась никогда ни до, ни после. И никогда более они не притрагивались к этому ножу, который она тут же и воткнула на прежнее место. Никогда – пока бабуля была жива…
И эта ночь была беспокойной. Малышка просыпалась два раза. И оба раза Ирина бродила с нею на руках по их крохотной комнатке, чувствуя себя поначалу несчастной и бессильной, истерзанной этим неутихающим плачем, но все же поглаживая маленькую вздрагивающую спинку и шепча самые ласковые слова. Слова, как ей казалось, в никуда, поскольку дочка плакала громко и не могла слышать ее шепот. Но постепенно Ирина становилась волшебницей. От ее прикосновений спинка обмякала, плач утихал. И она продолжала шептать всякие глупенькие словечки уже уснувшему, повисшему на ее плече ребенку, и целовать ее реденькие пушистые волосики.
Может быть, она и в самом деле была волшебницей, раз у нее родилась такая волшебная девочка.
Она проснулась от легких прикосновений. Приоткрыв глаза совсем чуть-чуть, так, чтобы было незаметно, что они приоткрылись, она стала наблюдать, как малышка похлопывала и поглаживала ее лицо своими растопыренными маленькими пальчиками и притом, вовсе не глядя на Ирину, сосредоточенно думала о чем-то, видно, о чем-то очень важном. Ирина не выдержала и засмеялась, малышка тоже захохотала, дрыгая ручками и ножками. Потом они стали играть в свою утреннюю игру. Она уложила уже собравшуюся было сползать с кровати малышку на спинку, приподняла ее майку и легонько подула ей на животик, приговаривая: «Сначала прилетел маленький ветер», подула чуть сильнее: «А потом большой», и еще сильнее: «А потом ураган», и, сказав: «А потом буря», дунула изо всех сил и защекотала ее животик своими губами. И опять обе долго смеялись, кувыркались и барахтались в постели.
Зато потом, после того как Ирина выглянула в окно и увидела, какой сегодня чудесный день, заспешили. Наскоро позавтракав, не помыв за собой посуды, не убрав постель, быстро оделись и пошли за молоком.
Ирина несла дочку на руках, любовалась ее кукольным профилем, ее поднявшимися на ветру тонкими волосиками и шептала ей почти в самое ушко:
– Малюся – куколка, Малюся – красавица, Малюся – принцесса… – и, удостоенная слабой, блуждающей улыбки, продолжала еще тише: – Какие у Малюси сладенькие щечки, какие у Малюси умненькие глазки…