Зеркала и галактики

– Правильно. Уезжайте совсем.

– Вот еще! Я работаю.

– Мишель, я прошу: уезжайте.

– Я работаю и жду, когда вы освободитесь. Вы ведь обещали заняться со мной рисунком. – Мишель радовалась, что вновь обрела почву под ногами.

Тони молчал. Ей ясно увиделось, как он сидит с закрытыми глазами, потирая лоб, пытаясь собраться с мыслями.

– Если Гайда станет докучать, вызывайте полицию, – наконец сказал он решительно. Куда решительней, чем она могла ожидать. – Мишель, вы… – он подыскивал слова, – вы слишком добры. Спокойной ночи.

Она чуть не заплясала от внезапной радости. «Вы слишком добры». Так мог сказать человек, оценивший ее усилия. Он слушает ее поэмы, они ему нужны. И она, зеленоглазая Мишель, тоже нужна! Милый, чудесный, неповторимый Тони. Скоро весь этот ужас прекратится, праздникам придет конец…

Утром ее разбудили непонятные звуки – прерывистые, негромкие, смутно знакомые. Мишель с трудом разлепила не желавшие открываться веки, недоуменно прислушалась – и подскочила на постели.

Спросонья схватилась было за халат, но отбросила его и натянула брюки и плотную блузу. Происходящее в доме могло потребовать драки. Мишель вынула из скрытого сейфа дамский пистолет – изящную игрушку для любителей старины. Пистолет ей остался от матери; вот не ожидала, что он пригодится.

Мишель отворила дверь и постояла, чутко прислушиваясь. Звуки раздавались в студии. Короткие, задушенные стоны, затем мучительный вскрик. Неслышными шагами она скользнула по коридору, рывком распахнула дверь и с воплем «Стоя-ать!!!» выстрелила в потолок. Отпрыгнула, готовая снова стрелять при малейшем движении врага.

Болезненные стоны сделались громче. Опять раздался вскрик, но в залитой солнцем студии ничто не шелохнулось. С усилием расслабив пальцы, стиснувшие рукоять пистолета, Мишель осмотрела студию. Уютный гостевой угол, столы с посудой, стеллажи… Никого? Взгляд зафиксировал что-то темное у стеклянной стены, за белой занавеской. Мишель бросилась вперед, рванула невесомую ткань.

На нее смотрел Тони. Прижавшись снаружи к стеклу, он стоял, подняв руки, словно пытался уцепиться за гладкую поверхность; белели расплющенные подушечки пальцев. Разноцветные глаза – один фиолетовый, другой серый, без линзы, – искаженное болью лицо, обнаженное бронзовое тело, перечеркнутое светлой полоской внизу живота. Тони был неживой, а стоны по-прежнему раздавались, будто его хлестали плетью по спине.

Мишель отступила назад, выпустила занавеску. Отерла с лица холодный пот. Огляделась, надеясь отыскать спрятанный динамик.

– Сволочи, – прошипела она. – Подонки.

Не выпуская из рук пистолета, выбежала из дома, обогнула его и приблизилась к прозрачной стене студии, настороженно озираясь. Сбегавший к реке луг был пуст, за рекой играли зеленым золотом поросшие кедрами сопки.

Наклеенная на стекло пленка оказалась тусклой, белесой – словно бельмо на слепом глазу. Мишель вздохнула с невольным облегчением: со стороны никто не подумает, будто возле дома торчит голый мужик. Она хотела подцепить край пленки ногтем, затем соскрести – тщетно. Ее охватила ярость. Мерзавцы издевались над живым Тони! Это же его били – его настоящий голос был записан и звучит сейчас в студии. Мишель ринулась назад. Ну, я вас сейчас… я вам устрою!

Она ворвалась в студию и схватилась за коммуникатор.

– «Морской ветер», – ответили ей. – Здравствуйте. Чем могу быть поле…

– Это Мишель Вийон! – выкрикнула она. – Я хочу говорить с вашим начальством!

– Мадам Вийон, мы не…

– Ублюдки! Продаете людей в рабство!

– Мадам Вийон! – диспетчер как будто вытянул плеткой ее саму. – Уймитесь.

– Я вызову полицию! И представлю доказательства, что ваших сотрудников избивают как последних… – Мишель задохнулась. – Я не за то платила деньги, чтобы надо мной измывались.

Поставляющая жиголо фирма не имеет отношения к чудовищной выходке – но пусть они почешутся, забоятся. Мишель их клиентка, и они обязаны обеспечить защиту Тони и ей.

– Простите, я не понимаю. – Голос диспетчера вновь стал безупречно вежлив. – Что произошло?

– А то! Вот послушайте!

В студии по-прежнему звучали задушенные стоны, повторяющийся одинаковый вскрик.

– Слышите? Это бьют Тони!

– Где он?

– Это вы должны знать, где он! – рявкнула Мишель. – Сию минуту пришлите кого-нибудь, или я звоню в полицию.

– Мадам Вийон, будьте благоразумны. Сейчас наш сотрудник будет у вас.

Мишель перевела дух. Ну, вы у меня попляшете. Проклятые работорговцы.

Через несколько минут на площадку перед домом спикировал глайдер, на землю спрыгнули двое – молодые, резвые, деловые. Мишель ожидала на крыльце.

– Сюда, – она провела их к студии. – Здесь, – открыла дверь и отступила, пропуская в комнату.

Неумолкающие стоны вонзились в душу, как раскаленные иглы. Мишель ушла в спальню и повалилась ничком на постель, заткнула уши. Голос Тони продолжал звучать в мозгу.

Белокурый маньяк с ядовитым взглядом, имевший над ней необъяснимую, но быстро оборвавшуюся власть, – он обозлен на нее, Мишель. Почему из-за этого должен страдать Тони? А невыносимо разумный внутренний голосок шептал: если б ты не совалась, ничего бы и не было…

Из-за двери позвали:

– Мадам Вийон!

Мишель поднялась с постели и вышла. В доме было тихо, стоны умолкли. Сотрудники «Морского ветра» стояли в холле; один держал в руке тонкий рулончик.

– Мы сняли пленку и аппаратуру. Она была закреплена снаружи на стекле.

Мишель холодно кивнула.

– Спасибо, что обратились к нам, а не в полицию, – продолжал сотрудник. – Мадам Вийон, Тони вам говорил, что с ним скверно обращаются на нынешней работе?

– Он не жаловался.

– И нам тоже не сообщал.

– По-вашему выходит, он со всем этим согласен? – ощетинилась Мишель.

– Видимо, так; ему платят хорошие деньги. Однако мы разберемся, – обещал сотрудник и кивнул напарнику.

Они ушли; глайдер взмыл в небо. Мишель прикинула, не позвонить ли Чейку. Мудрый волк опять посоветует уехать. И будет прав, с этим не поспоришь. Но как оставить Тони?

И если уезжать, то куда? В другой город и жить там в гостинице? Не больно хочется. Разве что к Леони… В силу родственных связей Леони приходилась Мишель племянницей, но в силу обстоятельств была на шесть лет старше. Пожалуй, она не откажет в крове родной тетке.

Глупости, решила Мишель. Спасаться бегством нам не к лицу. А съезжу-ка я на почту, отправлю племяшке подарок ко дню рождения: ей скоро тридцать. Лео нравится расписная керамика.

Она выбрала две плошки, черкнула короткое поздравление, тщательно все упаковала и отправилась.