Зеркало между нами

– Эй, Ткач! – я ненадолго высунулась из зеркала, ссылку на которое тоже разместила в своей мастерской. – Сейчас сходи в зал и послушай, становится ли тише.

Внутри Сети наша программа выглядит как прямоугольник примерно метр на полтора, представляющий собой условный план зала. Все двухмерное, очень схематичное, лежит прямо на полу. Как только уровень шума в зале поднимается выше определенного значения, я накладываю маскирующий фильтр, отсекающий все лишние звуки. Люди, разумеется, продолжают говорить, но их голоса звучат тише, чем обычно, раза в три. У всех одновременно.

Для того чтобы провернуть эту махинацию, мне пришлось подключать к плану зала ссылки на каждого из пришедших гостей. А для этого — к каждому из них прикасаться, чтобы потом найти в контактах со своей собственной Чеширской линией.

Благо, это оказалось несложно — я стала надевать браслетики в вестибюле.

Потом мы догадались подключить к этому делу Бориса, и стало совсем легко.

Все это дико напрягает, особенно когда требуется работать быстро на протяжении нескольких часов. Я чувствовала, что устаю, но бросить дело сейчас — означало бы поставить под угрозу все мероприятие. При слишком высоком уровне шума синесцена перестает работать должным образом, эмоция теряется в налипшем на нее постороннем шуме или – еще хуже — вступает с ним в резонанс.

У нас было два прецедента на прошлом концерте, в связи с чем повторять не хотелось. Я решила хорошенько заморочиться.

Ткач между тем вернулся, показывая большой палец.

– Это поразительно, ребят, но работает! – сказал он не без восхищения. – Действительно стало тише на порядок!

– Народ ничего не заметил? – стоило мне высунуться наружу, как уши пронзил чудовищный, оглушительный звон. Будто исчезли все звуки, оставив только недискретную струну страдания.

Надо было уже тогда бить тревогу… Почти сразу стало ясно: что-то идет не так. Но я упорно игнорировала признаки проблемы, продолжая орудовать ластиком и подчищать налипающий код с действующей дорожки.

Ткач мне ответил, но я не услышала. Вернулась в Сеть. Звон исчез.

Моя мастерская — на третьем уровне даркнета. Чешир — гора-а-а-аздо, гораздо ниже. То, что знание об этом попало к нам с Юджиным в руки, ничего не меняет. Такое количество перемещений туда-сюда за час не могло не сказаться на самочувствии.

Я разместила рабочее место максимально высоко для своей безопасности. Чем глубже в Сеть, тем меньше по времени можно проводить внутри. Обычно высокое расположение мастерской мне на руку, но не теперь, когда требуется постоянно скакать туда-сюда.

В глазах все плыло, и руки дрожали как у алкоголика.

Однако я хорошо слышала музыку, идущую из зала. Все, кто работал за кулисами, надевали беруши, дабы не попасть под воздействие синесцены. И это защищало, пусть не на сто процентов.

Я из Чешира почти ничего не чувствовала, поэтому решила обойтись без защиты. На прошлом концерте, когда Юджин пригласил меня на сцену по окончании программы, все прошло великолепно.

Я надеялась, это минутная слабость, сетевая аура, которая нахлынет прибоем и уберется восвояси. Но не тут-то было.

Сквозь пол мастерской начала проступать черная роса. Понятия не имею, что, как и почему. Я испугалась. Вся подошва кроссовок изляпалась в этой непонятной херне, и я сразу бросилась ставить ластик в автономный режим.

Это отчасти выход, но, например, когда зрители начинают аплодировать или громко подпевать, может случиться коллапс. Погуглите, что такое резонанс. Погуглите, чем он опасен.

Я в полнейшем недоумении наблюдала за тем, как пульсирует на полу эта густая бурлящая жижа, напоминающая демонов из мультика о принцессе Мононоке.

Я бросила дорожку, облипшую посторонним звуковым кодом, и выскочила в гримерку. Тогда-то и начался настоящий кошмар.

Комната переполнялась насекомыми. Сороконожки и мокрицы ползали по стенам, по нашей одежде, по моим кроссовкам. Я отшатнулась к зеркалу и случайно прикоснулась к стене — меня прошибло ледяным электричеством.

– Валера! – я пыталась позвать кого-нибудь, но тело меня не слушалось, словно сонный паралич наяву. Гримерка была пуста, ноги подкашивало, но насекомых на диване и стенах становилось все больше.

Мелкие, быстрые и проворные, они ловко забирались в щели, прятались под поверхностями.

– Юджин!!! – я двинулась в сторону выхода, но страх и отвращение не давали прикоснуться к ручке двери. Стены будто плавились, превращаясь во влажные своды какой-то восковой пещеры. – Кто-нибудь слышит меня?!

Я кричала, но рот не издавал ни звука. Ничего. Двигаться мне удавалось лишь с огромным, нечеловеческим усилием.

У вас когда-нибудь случался сонный паралич? А он случался у вас во время бодрствования? Я твердо помню это неописуемо ясное осознание присутствия чего-то постороннего. Я их слышала, их шаги, голоса, чувствовала, что они совсем близко, но при этом не могла увидеть. Опасность, переполняющая каждый кубик пространства, становилась все чудовищнее.

А потом в комнату вошел Ткач. Понятия не имею, что ему понадобилось, но, увидев меня, он замер. А я закричала и упала на пол, запнувшись спиной о какую-то сумку. Лицо Ткача пульсировало тысячей переливающихся под кожей темно-синих вен, делаясь мертвенно-бледным. Жуки и сколопендры уже заползли к нему под кожу, вот только сам он этого еще не знал.

Помню, как зарыдала, помню, как поползла к зеркалу — к единственному выходу из этого ужаса, а Ткач… разумеется, двинулся ко мне.

Он, наверное, не понимал, хотел помочь, но я-то видела все по-настоящему.

Что делает человек в критической ситуации? Как спасает свою жизнь?

Я схватила барабанную палочку — первое, что попалось под руку, но она обвилась вокруг моих пальцев, впилась в них тысячей крошечных растущих заноз.

– Не подходи!!!

– Кира, успокойся, это же я! – Ткач, судя по глазам, паниковал уже не меньше меня.

В комнате появились еще двое — Борис и какой-то тип, которого я видела впервые. Оба восковые, как куклы, натянувшие человеческую кожу. У обоих текли глаза и рты, как они могли этого не замечать?! Я отшвырнула палочку, точнее, пыталась это сделать, но она въелась в мою руку. Ничего не получалось, комната налипала на меня словно жирная, вездесущая паутина. И все, что мне оставалось, – кричать, отбиваться, сбрасывать с рук, с шеи и лица этих ужасных сороконожек.