Зеркало между нами

А сейчас…

Сейчас меня трясет от обиды, и стены вокруг медленно становятся не такими.

Все осталось внизу. Таблетки, чай, молоко, всё там. Мне уже двадцать один, но я не могу выйти из комнаты, словно мне десять и выйти — все равно что ночью отправиться одной в лесную чащу.

Телефон тут не ловит. Я бы хотела позвонить Ткачу, услышать его бодрый голос, который скажет что-нибудь такое, знаете… «Я сейчас договариваюсь с челиком тут одним, ты прикинь, намутил площадку на два косаря человек!» И мне сразу станет спокойнее.

Даже если небо рухнет на землю и перестанет расти трава, Ткач продолжит заниматься оргработой и умножать число наших обожателей.

Обожателей твоих синесцен.

Обожателей Пандоры Юджиной.

Я вовремя вспоминаю о том, что все четыре синесцены закинуты на плеер, и, наверное, я могла бы рискнуть. Все-таки эти дорожки созданы на основе только моего эмоционального опыта. Моя реакция на них не должна быть парадоксальной, как у тех несчастных ребят.

Однако я все же отказываюсь от этой идеи. В синесцену нельзя входить в плохом настроении: последствия не обрадуют, какие бы эмоции ни лежали в основе.

Синесцена, как мы пишем в инструкции, это способ получения удовольствия. Но ни в коем случае не средство от боли.

На последний этаж ведет лестница, однако мы с Юджиным так и не нашли ключ от ее двери. Выламывать, разумеется, рука не поднялась, однако чуть позже я обнаружила ржавую лестницу, идущую прямо вдоль кирпичной стены.

Находясь у подножия маяка, по этой лестнице не подняться — от нее сохранилась только верхушка. По счастливому стечению обстоятельств до верхушки можно достать из окна моей комнаты, однако этажом ниже, из комнаты Юджина, уже нельзя.

Плюс ко всему я знаю, Паша никогда в жизни при своих-то габаритах не рискнет даже пытаться последовать за мной.

Я сую в карман наушники и распахиваю ставни. Лестница мокрая: тучи опять оплакивают там что-то у себя, а я хватаюсь за узкую металлическую перекладину и взбираюсь по стене на этаж выше. Перебрасываю ноги через росистую ограду и оказываюсь на самом верху.

Здесь как раз люк в полу. Но для уверенности, что сюда никто не проникнет, бывшие хозяева на всякий случай поставили сверху ящик с песком. Я их очень хорошо понимаю. Нет ничего приятнее, чем чувствовать себя в безопасности. Одна из моих синесцен посвящена как раз этому состоянию.

Однако сейчас, под светлым стеклянным куполом, я хочу найти нечто иное.

Я ложусь прямо на дощатый пол, раскинув руки и ноги в стороны. Вода над головой разбивается о мутное стекло, оставляя на моем теле отражения своих нехитрых стремлений. Удивительно, как это все похоже на Чеширскую память. Каждое живое существо точно так же несет в себе частичку общей памяти, пока не придет время завершить движение и слиться в едином потоке с памятью всех остальных.

В Сети.

Мне достаточно нескольких секунд, чтобы решиться. Пока дождь, усиливаясь, начинает громко барабанить о прозрачную крышу и стены.

Никогда не хотела быть сапожником без сапог. Уметь запекать потрясные бараньи ребрышки в вине, но не успевать их попробовать. Рисовать картины, которые придется оставить в закрытой комнате при переезде. Создавать синесцены.

Нет никакого табу. Я их всегда тестирую на себе, перед тем как выпустить на волю. Пугают только последствия, ведь я приехала сюда лечить нервишки, но вместо этого галлюцинации только приумножаются.

Я нуждаюсь в разрядке. И будь оно что будет.

Я думаю об этом, пока первые ноты синесцены номер четыре уже заполняют меня ласково и постепенно. Как вода в ванной постепенно поднимается, обволакивая тело теплом.

Слово «синесцена» происходит от слова «синестезия». Смысл в этом.

Можно было бы пойти прогуляться в поле или на реку, где все то же самое сможет сделать холодная вода. Но риск отморозить себе задницу слишком велик: во время действия синесцены мы практически не ощущаем холода.

Самые первые секунды всегда очень нежные: их предназначение — отмыть с тебя пыль и выгнать из черепушки суету. В первых трех синесценах этого нет: я уже потом начала ставить фильтры.

Если говорить как настоящий ученый, то действие синесцены от начала до конца можно условно разбить на четыре этапа. Первый, тот, что я переживаю сейчас, мы называем «вход».

Длится он буквально минут десять и не содержит самого «тела» эмоции. Скорее служит подготовкой. Как при медитации.

Когда ты входишь, никаких ярких синергических образов твое тело не регистрирует, однако любому тут станет ясно: это не обычная музыка.

На концертах я обычно калибрую данный этап, чтобы ликвидировать воздействие фоновых шумов и сделать поправку на общую эмоциональную окраску зала. Но сейчас такие тонкости излишне: я наедине с дождем, воздухом и моим телом. Мы знаем, как себя вести.

Первым отвечает, как ни парадоксально, осязание. Покалывают кончики пальцев, конечности становятся невесомыми, а кожа — легкой как перышко. И вам будет казаться, что это огромное счастье, что вы родились человеком и у вас такая чудесная, волшебно нежная, невесомая кожа, так приятно прилегающая к внутренним тканям. Вообще синестетический вход — очень радостное, восторженное переживание, пусть и не очень глубокое.

Дальше у всех по-разному. Кто-то начнет чувствовать вкусы ярче обычного. Ощутит, например, что внутренняя поверхность щек невероятно притягательна. Особенно для языка, что по счастливой случайности оказался в архитектуре тела рядом со щеками.

А кому-то покажется, что звуки вокруг наполняются неведомыми ранее оттенками.

Спустя еще несколько минут практически любой сможет легко разложить перед глазами звук на фрактально-дышащий спектр, где каждую отдельную ноту, каждую ее грань и «последствия» влияния на соседствующие ноты можно будет детально рассматривать с любого ракурса.

Все это системное восприятие практически сразу перестанет выглядеть удивительным. Вам будет казаться, что это настолько же естественно, как дышать.

Обманчивое чувство единения с миром может на первых порах заставить думать, будто синесцена активирует некие скрытые резервы организма. Но, уверяю вас как создатель сего неземного удовольствия, нет.

Последним «входит» зрение. Несмотря на различную окраску всех моих синесцен, я привлекаю единую для всех зрительную составляющую из своего не очень богатого, но вполне исчерпывающего опыта кислотных путешествий.