Zero Hour
Шрифт:
Кальвин недоуменно пожал плечами – и они, разминувшись с процессией прямо у ростр, пошли дальше. Мимо храмов, по извилистой дороге, вверх на Капитолий.
Жертвоприношения не затянулись надолго. Жертвенный ягненок был в полном порядке.
Чего нельзя было сказать о голове Гая. Пятна появились перед глазами, как только раб занес нож над шеей ягненка и продолжали расти до самого конца церемонии. Если бы Спуринна узнал об этом, он тут же объявил бы это дурным предзнаменованием.
К счастью, узнать ему было неоткуда.
Пятна уменьшились и растворились по дороге домой,
Выдержки хватило только на то, чтобы кое-как дойти до дома и упасть на кровать в темной комнате. Кальпурния, едва заглянув к нему, понимающе кивнула и закрыла за собой дверь. Сейчас любой звук делал только хуже.
Все планы на день пошли прахом, и радовало только одно - мигрень никогда не длилась долго, и до вечера ему должно было стать легче.
Сложно было сказать, сколько он провалялся в полной темноте, ожидая облегчения. Время тянулось как кусок липкой глины, пока дверь неожиданно не распахнулась нараспашку, впуская вовнутрь яркий солнечный свет.
Голову прострелило – и Гай зажмурился, пытаясь хоть как-то уменьшить боль.
– Ты здесь?! – воскликнул бестелесный голос, в котором он безошибочно распознал Децима Брута, - Сенат уже собрался, все ждут только тебя, а ты тут валяешься?!
– Да не ори ты так. И дверь закрой, - сквозь сцепленные зубы, процедил Гай, - У меня голова раскалывается.
Он рискнул снова открыть глаза только после того, как услышал негромкий стук.
В полутьме растрепанный и чем-то сильно взбудораженный Децим Брут невольно навевал не самые оптимистичные мысли.
– Что случилось? – спросил Гай, аккуратно садясь на кровати.
Голова отозвалась куда более слабой вспышкой, которая, к тому же, быстро прошла.
– Тебя все уже почти два часа ждут! – Децим ухитрялся кричать даже шепотом, - Ни тебя, ни Лепида, Антоний звереет, все звереют! Снова начинаются разговоры…
– Какие еще разговоры? – Гай нахмурился.
– Те самые, - одной короткой фразой Децим подтвердил все самые дерьмовые подозрения разом.
Проклятые разговоры за последние несколько месяцев испортили больше крови, чем все предыдущие войны и политические баталии вместе взятые. Их нельзя было остановить, невозможно изменить, а любая попытка загоняла все глубже и глубже в яму.
Царь.
Проклятое слово преследовало его куда бы он ни пошел. В шепотках, в надписях на стенах, в более чем однозначных картинках, в каждой буре, что поднималась по малейшему поводу. Бесконечные почести, принимаемые Сенатом за считанные часы, за милю воняли провокацией и подбрасывали дров в костер, который уже давно полыхал под ногами в полную силу.
– Когда они уже угомонятся…
– Не раньше, чем ты сложишь полномочия, - Децим поник.
– Ага, а потом они вспомнят, что именно они мне их и выдали, и снова оскорбятся, - невесело хмыкнул Гай.
Хотел он того или нет, сложить полномочия он не мог.
Последняя война принесла огромное количество союзников, перед которыми он был в долгу – и помпеянцев, которых нужно было по максимуму включать в общественную
жизнь, чтобы появился хотя бы шанс когда-нибудь залатать тщательно расковыриваемую не первый год рану. Между первыми и вторыми, Гай никак не мог сложить полномочия.Потому что, если бы ему вдруг изменил здравый смысл, и он бы это сделал – пожар вспыхнул бы с утроенной силой к следующему утру.
Децим рвано выдохнул и помотал головой.
Голову сжало болезненным спазмом. Гай зажмурился и сжал ладони в кулаки. Отступала болезнь или нет – в любом случае сейчас он не мог идти никуда.
– Что, опять? – спросил невидимый Децим.
Гай кивнул. Спазм отступил так же неожиданно, как и появился, возвращая возможность говорить:
– Что-то мне совсем дерьмово. Давай Зенон с тобой сходит, скажет, что я заболел и не могу прийти?
– Зенон?! – Децим удивленно отпрянул, - Чтобы потом начали говорить, что ты отцов-сенаторов за рабов держишь?
– Он мой секретарь.
– Думаешь, это будет иметь хоть какое-то значение?
Гай глухо зарычал. Что было позволено буквально любому, больше не было позволено ему. Любой, даже самый безобидный шаг, мог и обязательно стал бы поводом для очередных обвинений.
– Ладно. Харон с тобой. Уговорил. Пойду скажу им все сам.
Слишком смелое заявление – как оказалось спустя какое-то мгновение. Каждый шаг отдавался болью в голове, а удивленный возглас Кальпурнии:
– Гай, ты что, уходишь?! – так и вовсе чуть не уложил его на кровать обратно.
– Я быстро, - отозвался он после короткой паузы, - Распущу Сенат, и домой. Иначе они меня с потрохами сожрут.
Раскалывающаяся голова наотрез отказывалась соображать, и ему оставалось только положиться на Децима.
– Ну хорошо… - неуверенно протянула Кальпурния, - Но может позовешь рабов, пусть хотя бы отнесут тебя?
– У нас нет на это времени! – воскликнул Децим и, быстрее, чем Кальпурния успела еще что-нибудь возразить, вытащил Гая на улицу за руку.
Пока они шли, боль постепенно начала отступать. Обеспокоенный Децим без умолку тарахтел одновременно обо всем и ни о чем и даже не требовал ответа. Дерьмово. Если он так разнервничался, дело действительно труба.
Недовольный шум столпившихся у входа в курию Помпея сенаторов было слышно издалека. За недовольством следовали обвинения. Обвинения все больше сужали окно возможностей.
Или молниеносная кампания, которая с первых дней отправит в Рим хорошие новости, или полная катастрофа.
Гай Кальвизий Сабин обернулся и, заметив их с Децимом, помахал им рукой, чем дал старт неизбежному.
Его действия не могли остаться незамеченными, и спустя мгновение на и без того больную голову Гая обрушилась лавина. В пылу споров, возмущений и разговоров чей-то раб сунул ему в руки записку, но прочитать ее не было никакой возможности.
Ничего. Подождет.
У входа в курию подозрительно трезвый и спокойный Антоний о чем-то тихо переговаривался с Требонием. Едва поймав на себе подозрительный взгляд Гая, оба замолчали и принялись делать самый невинный вид из всех возможных, только усугубляя смутные подозрения.