Zero. Обнуление
Шрифт:
— Можно войти? Мне нужно сказать вам что-то важное.
— Не слышала этого имени ни разу в жизни.
— Я знаю, что вы знали Уоррена. Пожалуйста. Пять минут.
Впустив Сэм, Энн отводит ее в гостиную.
Унылая обстановка, все по правилам хорошего вкуса. И очень опрятное. Миниатюрное. Живет одна, но без кошки. Пока.
— Я уже сказала. Ни разу не слыхала этого имени. В толк не возьму, что нам еще обсуждать.
— Мисс Кульчик, уверена, вы хороший человек. Порядочный человек.
— Откуда вы знаете?
— Вы впустили меня в дом. Позволили усесться на ваш диван. Мне нужно, чтобы вы рассказали мне все, что вам известно о моем муже. Я вас умоляю.
Энн ерзает. Стеклянный кофейный столик украшают вязаные салфеточки, а на диване рядом с ней лежит клубок шерсти с воткнутыми в него вязальными спицами. Сэм внимательно вглядывается в Энн,
— Я видела ваше заявление. Вы солгали под присягой.
— Думаю, вам пора идти.
— Вы знаете, где он.
— Пожалуйста, уходите. Или я позвоню в полицию. Мне вообще не следовало вас впускать.
— Вы хотите помочь, я же вижу. Как вы познакомились с моим мужем? Вы с ним работали?
Сэм буквально видит внутренний спор, раздирающий эту женщину, многолетнюю борьбу, пробирающую ее до самой сердцевины самоосознания, до самой сердцевины самоуважения и в конце концов разрешающуюся одним-единственным словом:
— Да.
— Благодарю вас. Можете мне помочь? Все, что вы мне скажете, останется между нами. Даю вам слово. Я пытаюсь спасти Уоррену жизнь.
Сплетенные на коленях пальцы женщины сжимаются.
— Что вам известно?
— Мне известно, что ЦРУ отрицает, что он когда-либо работал на Управление.
— На вас прослушка? Не будете ли добры расстегнуть блузку?
Когда Сэм повинуется — расстегивается, показывает голую спину, живот, лифчик, затем застегивается, — Энн Кульчик включает цифровое радио и лишь тогда садится снова, на сей раз рядом с Сэм.
— Официально не работал. В этом-то и есть корень проблемы. Он работал для аналитиков. Тогда я была аналитиком. Аналитики шпионов не нанимают.
— Он был шпионом? — Сердце Сэм готово вырваться из груди.
— Он был агентом. Занимавшимся исследованиями. Но зачастую, как в этом случае, никакой разницы нет. Сколько вам известно?
— Считайте, что я ничего не знаю, и будете недалеки от истины.
— Уоррен собирал сведения о… об иранцах. Он был полезен для нас, аналитиков, но нам не разрешалось нанимать полевых агентов. Этим занимаются только оперативники. Так что Уоррен работал на нас частным образом, добывая данные о коррупции в иранском правительстве. Это была его специализация. Идти по следу денег. Но еще он интересовался и состоянием иранской ядерной программы. Опасное дело. А платили ему через нас, аналитиков, неофициально. Воротилы знали об этом. Его рапорты читали по всему Управлению. Только не могли признать это, потому что он не прошел официальную проверку и утверждение. Так что когда Уоррен пропал без вести, было проще сказать, что у них нет сведений о его местонахождении и что он никогда не был активом Управления. Это неправда, но с этого и началось нелепое заметание мусора под ковер. Все покатилось, как снежный ком с горы. Таиланд, все прочее; ни с того ни с сего появляется это доказательство, что он отправился в Бангкок… Полная хрень. Уоррен стал жертвой Управления. И остается ею. Он хорошо поработал на нас.
У Сэм по щекам бегут слезы. Энн встает, уходит и возвращается с салфеткой.
— А иранцы? Почему они не…
— Кукарекают? Что поймали агента ЦРУ? Потому что Уоррен куда ценнее в качестве козыря в рукаве. Тут надо понимать механику обмена заключенными — ими обмениваются постоянно, по большей части совершенно закулисно. Порой малоценных заключенных меняют на очень ценных, из-за чего общественность может прийти в негодование. Вот в чем преимущество секретности. Уоррен — случай запутанный. Он представляет незначительную ценность по сравнению с заключенными, которых обычно держат Соединенные Штаты. Но Иран жаждал обменять Уоррена на куда более ценную фигуру — скажем, взрывника, неисправимого экстремиста, задержанного органами США в каком-то уголке планеты, но Соединенные Штаты отказались пойти на такую сделку, не могли пойти на сделку, потому что даже не признали, что Уоррен вообще на них работал! И так неделю за неделей, потом месяцы, а теперь и годы… Он становится проблемой, решить которую слишком трудно. — Энн подается к Сэм, глядя ей глаза в глаза. — Не знаю, чем это может вам помочь. Но я скажу вам кое-что еще. Когда я узнала, что Уоррен пропал без вести… Ну, сначала я пошла в туалет, где меня вырвало… Но потом вышла на его иранского связного. И получила в ответ шифрованное сообщение.
Дауд был уверен, что иранцы остановили Уоррена в аэропорту, когда тот пытался покинуть Тегеран, и отправили его в… военную тюрьму.Сэм не сразу находится с ответом. Военная тюрьма, шпион, Тегеран, иранский связной… «Ох, Уоррен, зачем? Почему не пожить нормальной жизнью? Почему ты не косишь сейчас газон, прервавшись на минутку, чтобы сходить за канистрой бензина?»
— В какой именно тюрьме?
— Я так и не смогла это выяснить. — Молчание. А затем: — Но, мне кажется, иранский связной может знать. После этого он сбежал из страны. Живет в Вашингтоне, и если кто-нибудь что-нибудь и знает, то только он. Его зовут Дауд Хусани. Вот и все, что я могу вам сказать.
17 часов
Жена Дауда Хусани проводит Сэм через скудно обставленную гостиную с работающим телевизором к кухне в глубине дома (явно невысокая арендная плата) с видом на голый грязный двор: очень скверное жилье, думает Сэм, правительство явно поскупилось. Мужчина с крупным тугим брюхом хлопочет у плиты, где готовит кофе, пока жена скороговоркой на фарси излагает ему все, о чем Сэм только что проинформировала ее по-английски у передней двери. Сэм ожидает натолкнуться на сопротивление, но вместо того черты мужчины смягчает выражение сочувствия и печали, и он смотрит на Сэм долгим взглядом.
— Добро пожаловать, — наконец нарушает он молчание.
Движок Сэм уже тянет только на парах гнева. На самом деле ей бы сейчас на койку, лучше всего больничную.
— Спасибо, — отвечает она.
— Выпьете со мной кофе?
— Да, выпью. Спасибо.
Его жена, извинившись, удаляется, а он приглашает Сэм занять единственный стул за кухонным столом.
— Прошу.
Она опускается на сиденье, поставив локти на пластиковую столешницу, и разглядывает его: глубокие залысины, рубашка с короткими рукавами едва сходится на животе, так что пуговицы торчат в петлях под углом. Судя по запаху, кофе он любит крепкий.
— Вы хотите знать, жив ли Уоррен, — начинает Дауд свой монолог. — Думаю, да. Уоррен говорил мне о вас много-много раз. Мы провели вместе в Тегеране много часов. И решили, что мы очень везучие мужчины, раз любим своих жен и знаем это. Такое благословение — редкость.
Ставит перед ней кофе. Добавляет в свою чашку сливки.
— Он был бесстрашен. Совсем бесстрашен. Помимо прочего, он пытался добыть для ЦРУ сведения по ядерной программе. Я сказал, что помог бы ему, если б мог. Позже мне сказали, что в аэропорту задержали американца, когда тот пытался уехать — такое бывает сплошь и рядом, но я понял, что это, должно быть, Уоррен. Его допрашивали. В какой-то момент он, может быть, признался, что он из ЦРУ. А если он в этом сознался, то его должны были отправить в секретную тюрьму, а не официальную, где узников регистрируют, в тайное место, где у заключенных нет имен, только номера, куда не падает ни лучика официального света. Так что Уоррен, если он еще жив, должен иметь номер. Вот и все, что мне известно. Сожалею. Иранцы будут продолжать отрицать, что он у них в плену, будут держать его во мраке — может, чтобы он явился козырем в переговорах, если будет нужно поменять его на другого секретного заключенного. Так негласно работают государства. А Соединенные Штаты как-то не проявляют охоты признать свои ошибки или причастность и не предпринимают, насколько нам известно, никаких усилий, чтобы вернуть его на родину. Это правительство, вплоть до президента, бросило Уоррена на произвол судьбы, а Управление, похоже, идет на все, только бы обезопасить себя от любого расследования своей роли. — Дауд поворачивается, чтобы взглянуть за окно на задворки. — Но для меня все это позади. Теперь я американский гражданин. И продаю машины, а не секреты. — Отхлебывает кофе.
— Название тюрьмы?
Он даже не поворачивает к ней лица.
— Я сохраню ваше имя в секрете.
— Мир изменился, — говорит Дауд. — Секретов больше не существует. Все мы ходим нагишом под палящим светом.
— Название?
— Под Исфаханом. Возможно. Место чуть южнее Исфахана. Единственное, которое мне известно. Он может быть там.
Сэм, снова в шлеме, ковыляет к своему мотоциклу в состоянии предельного нервного истощения. И тут замечает машину, припаркованную за ним очень плотно. Стандартная прокатная модель, но в этом районе явно не ко двору. Когда Сэм подходит к своему мотоциклу, из машины выбирается женщина. И идет прямо к ней.