Железный Ворон

Глава 8

Я слушал его, и его спокойный, деловой тон, словно он обсуждает не покушение на мою жизнь, а какой-то рядовой инцидент, взорвал остатки моего терпения.

— Неофициальная версия? — я усмехнулся. Усмешка получилась кривой, злой, совсем не аристократической.

Я подался вперёд, опираясь локтями о колени, и посмотрел ему прямо в глаза, вкладывая в свой взгляд всю ярость и подозрительность, которые накопились за эту ночь.

— Неофициальная версия такая, — произнёс я, чеканя каждое слово. — Мой отец послал двоих убийц, чтобы прикончить своего раненого сына на больничной койке. А вы, или кто-то из этой вашей Академии, в этом ему поспособствовали. Не так ли?

Последние слова я выплюнул, как обвинение.

Не слишком ли я резво коней запряг? — мелькнула запоздалая, паническая мысль. — Я ведь совсем не думаю о последствиях!

Но было уже поздно. Ярость захлестнула меня, отрезая пути к отступлению.

В кабинете повисла звенящая тишина. Даже магическое окно за спиной ректора, кажется, замерло. Я физически почувствовал, как напрягся Степан Игнатьевич у стены.

Ректор Разумовский не изменился в лице. Он просто смотрел на меня. Долго. Несколько секунд, которые показались вечностью. Он не моргал. Его тёмные глаза были похожи на два колодца, в которых тонули все мои эмоции.

Когда он заговорил, его голос был абсолютно спокойным, даже тихим. Но в этой тишине была скрыта чудовищная мощь.

— Я задал вам вопрос, княжич, о том, что произошло. А не о ваших догадках и обвинениях, сколь бы справедливыми они вам ни казались.

Он медленно, с едва уловимым скрипом, выпрямился в кресле. Воздух в кабинете, как мне показалось, стал плотнее, дышать стало тяжелее.

— Вы обвиняете главу рода Воронцовых, одного из столпов Империи, в покушении на убийство. И меня, ректора этой Академии, — в соучастии. Это очень… очень серьёзные слова. У вас есть доказательства? Или только юношеский гнев и обида на отца, который, насколько мне известно, никогда не питал к вам тёплых чувств?

Он не кричал. Он не угрожал. Он просто разбирал мои слова на части, обнажая их слабость. У меня не было ничего, кроме слов одного из убийц. Никаких доказательств.

— Потому что если вы сейчас же не предоставите мне факты, — продолжил он тем же ледяным тоном, — я буду вынужден прервать этот разговор и действительно передать вас в руки магистров-менталистов. Не для комиссии по здоровью. А для допроса. По обвинению в клевете на высших должностных лиц Империи. И поверьте, княжич, по сравнению с этим вчерашнее нападение покажется вам лёгкой прогулкой.

Я слушал его, и ледяные слова ректора гасили мою ярость, как вода гасит огонь, оставляя после себя лишь горький пепел и холодное осознание ловушки, в которую я сам себя загнал.

Я тяжело вздохнул.

— Я знаю это. Потому что один из них сам сказал мне об этом перед тем, как попытаться меня убить, — мой голос звучал уже не так уверенно, скорее устало. — Он сказал, что отец передавал привет. Но он немного не рассчитал свои силы. А теперь… — я посмотрел ему прямо в глаза, вкладывая в взгляд всю горечь своего положения, — … теперь эти убийцы в ваших руках. И никто никогда не узнает правду, так ведь?

Чёрт… я влип, влип, влип по уши, — панически билось в голове. — Что делать? Давать заднюю? Не учил меня так батя. Заднюю давать — не по-мужски. Но у них тут змеиное логово, и мои методы тарана не помогут.

Я чувствовал, как проигрываю. Отчаянно, безнадёжно проигрываю эту партию. Он был прав. У меня не было ничего, кроме слов убийцы, которые теперь никто не подтвердит.

Я опустил плечи. Это было поражение. И нужно было иметь мужество его признать.

Я снова грустно вздохнул, на этот раз совершенно искренне.

— Хорошо… — сказал я тихо, глядя куда-то в стол, а не на него. — Я, наверное, просто перегнул палку. Из-за шока. Из-за страха. Я прошу прощения перед вами за такие неуместные и дурацкие слова. Мне нет оправданий. Просто помутнение рассудка, вот и всё.

Я поднял на него глаза, и в моём взгляде, я надеялся, была лишь усталость и смирение.

— Неофициальная версия. Для всех. На меня напали неизвестные. Я защищался, как мог. Устраивает вас такой ответ?

Жалкая попытка, — подумал я. — Но что сделано, то сделано. По крайней мере, я показал, что не боюсь, а теперь показал, что и отступать умею.

Ректор Разумовский молчал, изучая меня. Его лицо было непроницаемым. Он выиграл этот раунд, но я чувствовал, что моё отступление произвело на него не меньшее впечатление, чем моя первоначальная атака.

Наконец, он медленно кивнул.

— Принято, княжич, — произнёс он. — Приношу свои извинения за излишнюю резкость. Ситуация чрезвычайная. Ваш шок объясним. А ваш ответ… да, он меня устраивает.

Он снова откинулся на спинку кресла, и напряжение в кабинете немного спало.

— А теперь, когда мы разобрались с протоколом, давайте поговорим по-настоящему. Вы правы в одном. Эти двое сейчас в моих руках. И я, в отличие от вас, — он сделал едва заметную паузу, — имею способы узнать правду. И я её узнаю.

Он посмотрел на меня очень внимательно.

— Вы вчера продемонстрировали выдающиеся защитные навыки. «Кокон», который вы инстинктивно сплели, был на уровне выпускника, а не студента второго курса, который ещё позавчера едва не провалил дуэль. Лекарь Матвеев рассказал мне о ваших… занятиях. Но даже с учётом этого, ваш прогресс феноменален.

Он подался вперёд, и теперь в его голосе не было угрозы, только холодный деловой интерес.

— Я хочу знать, княжич Воронцов. Что с вами произошло на той дуэли? Что изменилось?

Я слушал его, и ледяные щупальца страха снова поползли по спине. Он подобрался слишком близко. Слишком.

Не нужно сбрасывать со счетов возможность, что этот ректор непричастен, — мелькнула отчаянная мысль. — Нельзя ему доверять… но вдруг? Вдруг возможно, что он не враг?

Мне отчаянно хотелось верить хоть кому-нибудь в этом проклятом мире. Но я не мог. Не после прошлой ночи.

Я смотрел на него, и мой разум лихорадочно искал наиболее правдоподобную, наиболее безопасную ложь. Но ложь была не нужна. Нужна была лишь тщательно отредактированная правда.

— Я… не знаю, — я честно посмотрел ему в глаза. И это была правда — я действительно не знал до конца, как это работает. — Должно быть… должно быть, шок. Само ранение… что-то во мне пробудило.

Я подался вперёд, пытаясь жестами и интонацией передать своё собственное замешательство.

— Как будто… всё, что я знал до этого, все эти плетения, все уроки… они были как россыпь деталей в ящике. Я знал каждую из них, но не мог собрать в одно целое. А потом… удар, боль, темнота… и когда я очнулся, они вдруг как-то сами по себе собрались. Сложились в единую картину. Понимаете?