Жемчужница
Шрифт:
Ей было пятьсот лет, подумать только. Мана, рядом с тобой сидит русалка, которой пятьсот лет.
Мужчина вздохнул, собираясь с мыслями, и неуверенно пожал плечами.
— А с чего ты взяла, что мне нужно чем-то поделиться? — медленно, будто боясь (хотя чего — непонятно), спросил он, и Алана закатила глаза, становясь такой мудрой и, о небо, такой зрелой в этом жесте, что Мана даже замер, недоверчиво уставившись на неё.
Потому что все это время она напоминала милого ребёнка, сражающего своей искренностью и наивностью наповал.
— Потому что ты краснеешь и бледнеешь каждые пять минут, хмуришься,
— Я улыбаюсь! — взбунтовался Мана — правда, не слишком-то убедительно. И Алана тут же ему это доказала. Она насмешливо вздернула брови и заметила:
— Твою гримасу сложно назвать улыбкой, хотя ты и стараешься, — правда, в ее насмешке было больше сожаления, чем яда. А если точнее — там вообще не было яда, одно только сочувствие.
Мана ощутил, как стыдливо краснеет, и подумал о том, что Алана, пожалуй, излишне много времени проводит с Тики, потому что вот эта манера говорить явно заимствована у него. Впрочем, не так это было и плохо.
— И что же ты хочешь от меня услышать? — со вздохом обратился к ней он, наблюдая, как девушка воюет с не желающей наматываться на вилку лапшой со специями.
— Только то, что ты сам решишь рассказать мне, — тут же отвлеклась от всего сражения Алана, устремляя на него прямой изучающий взгляд.
Мана пожевал губы, ощущая себя несмышлёным маленьким ребёнком, которому мать пытается донести, что ей можно доверять, что с ней можно делиться своими переживаниями.
Если Алана была готова стать его матерью, он против совершенно не был.
Но сам Мана не горел желанием становиться ее ребёнком.
И дело было совершенно не в том, что ему было неудобно или стыдно. Наверное, даже наоборот — Алана же и была его прабабушкой, была той, кто помнил Элайзу, кто мог рассказать о ней, кто был её младшей сестрой.
Во дворце в одном из коридоров висит потрет — на нём изображена неземной красоты девушка с такой мягкой улыбкой, что Мана каждый раз несколько часов всматривается в линию её губ, надеясь понять то, что спрятано в этом ласковом изгибе.
Он и сейчас смотрел на этот же изгиб.
И его это, честно говоря, слегка пугало.
Потому что Алана неуловимо, но очень явно похожа на Элайзу.
— Неа ведёт себя странно, — выпалил мужчина, стремительно отводя взгляд от светлого лица русалки, и глубоко вздохнул. — Но ничего страшного, правда.
Девушка недоверчиво прищурилась, не отрывая от него задумчивого взгляда, и надула губы, словно обижалась на его уклончивость. Однако… Мана честно не представлял, как сказать ей о чем-то таком.
«Ох, знаешь, Алана, в меня влюблен мой собственный близнец. Не знаю, как ты относишься к этому, но если нормально, не подскажешь, как удержать под контролем текущую ситуацию?»
Конечно, в Империи без враждебности относились к связям между женщинами и мужчинами подобного рода, но Мана с Неа — это ведь другое дело. Они ведь братья-близнецы! Да еще и наследники — оба, пусть следующий император уже и определен!
И что на все это скажет отец, если Мана, допустим (только допустим!), даст слабину? Вот уж кто точно не будет рад…
— Ты уверен, что тебе не нужна помощь, Мана? — подозрительно спокойно поинтересовалась Алана, отставив в сторону
тарелку с кое-как доеденной лапшой. — У тебя такое лицо, как будто ты только что представил себе уничтоживший Империю шторм или что-то вроде.Мана подавился воздухом, вперив в неё удивлённый взгляд, а девушка, смешно скривив губы, словно только что осознала что-то очень важное, покачала головой и посмотрела на мужчину с той самой лаской в серых глазах, с которой смотрела и Элайза с портрета, возле которого он проводил, бывало, целые вечера.
— Н-нормальное у меня лицо, — сконфуженно пробормотал Уолкер, всей душой надеясь, что сейчас придёт Тики и что Алана тут же переключит всё свое внимание на того. Но русалка лишь длинно вздохнула, словно была старшей сестрой (не матерью, не матерью, которой, на самой деле им с Неа ужасно не хватало, но в чём никто их них ни за что не признается) — всепонимающей и нежной, желающей уберечь от чего-то необдуманного и опасного, и глянула чуть ниже его лица, куда-то на грудь.
— Ты мечешься из одного угла клетки в другой, видя, но всеми силами игнорируя единственный выход, который раскрыт перед тобой нараспашку. Этот выход и есть правильный, Мана, — проникновенно проговорила Алана, будто кутая в своём голосе как в махровом одеяле, и Мана судорожно вздохнул, закусив губу. Девушка улыбнулась, солнечно сощурив веки, и спрятала лицо в чашке, всем видом показывая, что больше по этому поводу ничего не скажет.
И тут спасение от неловкости все же снизошло. Хотя это как сказать.
Неа спустился — почти слетел — с лестницы подобно слетающему из своего гнезда ястребу и легкой походкой проследовал к их столу, приземляясь рядом с Маной и лучезарно улыбаясь тут же отчего-то совершенно развеселившейся Алане. Девушка тепло поприветствовала взъерошенного мужчину и мягко прищурилась, все также таинственно молча и не отпуская комментариев по поводу происходящего.
— Доброе утро, — брат улыбнулся теперь самому Мане — широко, от уха до уха — и погладил его по коленке, пользуясь тем явно, что этого действия пол столом не видно, и тем, что младший Уолкер никак не сможет запротестовать при посторонних.
— Д-доброе утро… — мужчина постарался не слишком заикаться, но вышло плохо, и взгляд близнеца из ласково тут же превратился в лукавый.
Не забыл. Ах ты жаба противная! Ничего не забыл, все помнит и явно не собирается заканчивать весь этот цирк!
— Хорошо спалось, Неа? — между тем мягко осведомилась Алана, протягивая руку к блюду с выпечкой и тут же с аппетитом вгрызаясь острыми зубами в пирожок с вишней.
Мана прищурился. Было во всем происходящем что-то… что-то от заговора. Как будто все вокруг знали что-то, чего не знал сам Мана, но что его непосредственно касалось.
Хлопнула входная дверь, ознаменовывающая приход кого-то нового, и младший Уолкер дернулся, оборачиваясь.
На пороге стояли Тики и Лави.
Алана тут же встрепенулась, моментально меняясь в лице, сияя ещё сильнее, чем минуту назад, и с улыбкой взглянула на Микка, тут же приветственно взмахнувшего рукой, но стоило ей только заметить тритона, как улыбка её померкла на мгновение, после чего девушка вновь засверкала подобно серебристой глади лесного ручья, задорную рябь которого целуют солнечные лучи.