Жемчужница

— Это тебе так кажется, — хмыкнул он, проводя мокрую дорожку до уха, гладя пальцами грудь и живот, трясь об него всем телом, словно огромная кошка, требующая ласки.

Мана глухо застонал, потому что это было невыносимо хорошо, и на секунду — всего на секунду, о ветер, потому что сколько можно терпеть! — подался вперед, потираясь пахом о колено брата.

Неа прижался к нему — ужасно неуклюже — и ужасно крепко в каком-то состоянии. И — дёрнул шнурок на его рубахе, спускаясь губами на шею, а затем на грудь и вскоре накрывая горячим ртом сосок.

Это было слишком.

Мана грязно заругался и, собрав волю в кулак, со всей силы толкнул близнеца назад. Получилось так сильно, что Неа шарахнуло в сторону и хорошенько приложило спиной о спинку кровати. И, кажется, не только спиной… Он болезненно поморщился, как-то очень (излишне) медленно поднимая руку и прижимая ладонь к виску, и закрыл глаза.

— Идиот…

И — отрубился.

Мана был с ним полностью согласен, но никогда вслух этого не признал бы. Он ошалело осмотрел себя — наливающиеся краснотой засосы плечах и ключицах — и обреченно застонал, оседая на пол, а после нескольких минут, которые потребовались, чтобы перевести дыхание и успокоить частящее сердце, бросился к близнецу, без сознания развалившемуся около кровати. Поспешно поправил одежду, с кряхтением перетащил брата на постель, стараясь не смотреть на него, пытаясь не вспоминать того, что произошло сейчас, надеясь, что наутро Неа все забудет, и устало улегся рядом.

Думать о чем-либо хотелось в последнюю очередь. Особенно — о брате и его неожиданном пылком поведении. Это же из-за выпитого алкоголя, не так ли? Из-за слишком безумной атмосферы праздника, из-за всеобщего веселья, из-за какой-нибудь девчонки, которая внезапно понравилась Неа, но никак не из-за того, что тот хотел собственного брата.

Мана прикрыл глаза, накрыл близнеца тонким одеялом, боясь даже прикоснуться к нему, чтобы снять хотя бы ботинки (а ведь раньше без зазрения совести мог раздеть его полностью, когда тот был слишком вымотан), и тихо выдохнул, заставляя себя перестать думать обо всем этом.

Завтра подумает — как-никак, а утро вечера мудренее.

Когда Мана проснулся, Неа все ещё спал, трогательно обняв его за талию и чуть ли не пуская слюни ему на макушку.

Мужчина глубоко вздохнул, осторожно выпутываясь из чужих рук, и прикусил изнутри губу. Теперь, имея понятие о том, каким Неа мог быть (и каким скорее всего был со своими многочисленными женщинами), он знал, что сдерживаться будет значительно труднее. И не поддаваться — тоже.

Впрочем, кто сказал, что проснувшись, брат будет вести себя так же, как вечером?

Мана смерил спящего близнеца взглядом и невольно облизнулся.

Неа был красивым до страсти. И совершенно ужасно было осознавать, что он, такой потрясающий, пусть и полный идиот временами, принадлежит не ему.

Со своими губами, глазами, скулами, встрепанными вихрами и горячими руками.

Мана глубоко вздохнул, набираясь храбрости, и, наклонившись, коротко чмокнул брата в губы, тут же поднимаясь и спеша покинуть комнату.

Он вернулся к себе и, спешно окунувшись пару раз в давно остывшую воду (впрочем, она не была такой уж холодной, и плевать на простуду), переоделся в первое же, что выудил из сумки.

Кажется, этот день Тики намеревался провести здесь?..

Это было неудивительно. Особенно после того, что Мана вчера увидел.

Неужели брат все-таки осмелился?.. Неужели понял, что Алана тоже его…

Думать об этом было гораздо легче и приятнее, чем о собственных неурядицах.

Да и, о все злостные духи, Неа был просто пьян! Ну потому что не мог он любить Ману! Не мог именно что любить! Это могла быть больная привязанность, какое-то странное влечение, даже идиотское и извращенное желание затащить брата в постель (хотя кто вообще может о таком думать, скажите на милость?), но никак не любовь!

Мужчина тяжело вздохнул, выходя из комнаты, почти жалея о тех временах, когда они были на корабле, и, увидев за столом переговаривающихся Лави и Тики, направился к ним.

— Да я тебе говорю, что она ведьма, сущая ведьма, — уверенно высказался рыжий парень, словно уже несколько минут пытался убедить в своей правоте собеседника, и пожал плечами. — Она, дружище, утащит вас в пучину и глазом не моргнет.

— Ты мне объясни, почему так думаешь, — непреклонно отозвался брат между тем и подпер щеку ладонью. — Ты уже в пятый раз повторяешь мне это, но не приводишь никаких аргументов. А они, — заметил он едко, — должны быть, хотя бы потому, что ты — ученик Книгочея.

И это было вообще-то вполне резонно, если учесть, что говорили они, кажется, про Алану.

Потому что как ни извернись, а Мана не мог согласиться с Лави — девушка была чуткой и доброй, пусть и похожей, несмотря на свой более чем зрелый возраст, на обычную девушку лет двадцати, делающую глупости раз за разом (чего стоит только просьба молчать о том, что она чувствует, когда Тики касается ее бедер).

— Да сколько бы я ни приходил к ней, она в основном либо валялась на камнях и обжиралась рыбой, либо рассказывала мне про смерть и кровь и хохотала как сумасшедшая! — сердито воскликнул рыжий тритон, явно потеряв терпение. — И ваш корабль она потопила бы так же, как и предыдущие двести семьдесят четыре корабля, не будь на борту тебя и Маны!

Тики взглянул на него с нечитаемым выражением лица и, ничего не сказав, вернулся к пище — жареная рассыпчатая картошка с чёрными маслянистыми грибами, а Лави ликующе улыбнулся.

— Теперь понимаешь? Вам нужно избавиться от неё как можно скорее, пока не стало слишком поздно! — чуть ли не просяще воскликнул он, и Мана глубоко вздохнул, с благодарностью принимая от милой девушки и свою порцию завтрака. Все это было слишком странным, потому что Алана, по его мнению, являлась последним существом, способным причинить боль просто так и могущим равнодушно завести их в пучину. Только не Алана — такая искренняя и загнанная длительным одиночеством. — Ты хоть понимаешь, что её половина океана боится? — выдохнул Лави, пожав губы. — Она жестока и безумна, а потому лишь самые отчаянные решались навестить её.

— И ты из них? — хмуро поинтересовался Тики, все ещё слишком закрытый, чтобы было понятно, что он думает обо всем этом.

Лави усмехнулся и покачал головой.

— Я просто один из смотрителей провинций. Мы обязаны при вступлении на службу показаться старшей царевне и сразиться с главной жрицей, чтобы она оценила нас. Так уж вышло, что именно Алана сейчас и та, и другая, — кисло скуксился тритон, наморщив нос. — А потом я просто приходил к ней… иногда.

— В том и дело, что иногда, — в ответ усмехнулся Тики горько. — Я знаком с ней меньше месяца, но даже я понимаю, какую ты чушь несешь, — припечатал он, и Мана едва сдержался от того, чтобы хотя бы продавать что-то солидарное себе под нос.

— Приворожила она тебя, что ли?! — вспылил Лави, сердито бухая кулаком по столу. Тарелки подпрыгнули, но не более. Тики даже не пошевелился. — Говори, пела она тебе или нет?!

— Пела, — хмыкнул мужчина, откидываясь на спинку своего стула. — Вчера. Мне — и еще всем собравшимся на площади празднующим. И да, еще задолго до этого я считал ее совершенно потрясающей, даром что похожей на морскую богиню из чужеземных сказок.

Рыжий тритон глубоко вздохнул, как будто стремился успокоиться и набраться терпения… и вдруг махнул рукой.