Жемчужница

И парень застыл, чувствуя такой невозможный, невероятный ступор, которого не чувствовал никогда прежде.

Потому что бешеная ведьма смеялась как девчонка — чисто и звонко, радостно и спокойно. И такое выражение абсолютного счастья было в ее лице, что… что… что…

Такого Лави никогда прежде не видел.

Как будто она и не была никогда бешеной ведьмой, наблюдавшей за смертью всей своей семьи. Как будто она никогда не топила корабли и не радовалась чужим смертям. Как будто она…

Лави закусил губу.

Он не готов был к тому, чтобы начать думать о ней иначе. Он не мог думать о ней иначе.

Хотя бы по той простой причине, что тогда ему просто некуда будет девать свою ненависть, что теплилась в нём все эти четыреста лет.

Он был уверен, что Алана виновна в гибели семьи, и не желал хоть как-то изменять это. Он был уверен, что Алана могла спасти их всех — с такой великой силой, с которой не был способен совладать ни один из Смотрителей, не совладали бы и охотники.

Но ведьма не использовала свои силы. Она даже не смогла пробудить их. Почему она не пробудила их, наблюдая за убийствами каждого из братьев и каждой из сестёр? Неужели этого было недостаточно, неужели это было мало?

Лави не мог понять — а потому не мог отказаться и от своей ненависти.

Ведьма быстро клюнула радостно заулыбавшегося Тики в скулу, рядом с родинкой, и тут внезапно из её волос, аккуратно заплетённых в ритуальные косы (и это тоже бесило!), вылетел жёлтый шарик с крыльями и длинным хвостом.

— Он следовал за нами всё это время! — восхищённо воскликнул Изу, щуря голубые глаза и широко улыбаясь.

И Лави, ошеломленно приоткрыв рот, едва сдержал так и рвущееся наружу ругательство.

Да не мог дух природы быть таким же идиотом, как люди! Почему он здесь, твою-то мать! Почему он не боится русалку, не шарахается и даже напротив — клацает зубами в сторону смеющегося Тики?

Мужчина притянул девушку к себе и мягко поцеловал в висок, позволяя обвить руками свою шею. Изу поймал золотистый крылатый мячик за хвост и понесся с ним по поляне вкруговую, оставляя мужчину и русалку наедине. Ведьма тут же прильнула к Микку ближе, и Лави опасливо закусил губу — вдруг как она сейчас скинет эту свою личину, набросится на него и убьет!

Но Алана явно и не думала набрасываться — она повозилась немного, устроила голову у мужчины на плече и безмятежно улыбнулась:

— Хорошо, что ты появился, прежде чем я совершенно сошла с ума.

Она не шептала, не бормотала и не скрывалась, а говорила об этом вслух и прямо, и это было странно и удивительно, почти фантастично.

Но совсем Лави убил ответ друга. Тики скользнул ладонью по ее бедру, мечтательно прикрывая глаза — как будто что-то задумал, как будто расставание им не грозило, как будто… И — заметил:

— Не уверен, что сам остался бы с такой жизнью в здравом рассудке, не появись ты. И не… — он не закончил и уткнулся ей носом в волосы, глубоко вздыхая.

Алана возмущённо надулась, словно прекрасно понимала, о чём хотел сказать мужчина, и Лави сердито поджал губы — он-то уж точно не мог понять его мысли. С чего это Микку-то с ума сходить? Он же был прекрасным! Он был великолепным человеком, который помогал всем просящим, который повелевал ветром и слышал его россказни о далёких странах, которого любили многие в Поднебесной.

Он был любимым братом Вайзли, самого капризного и прекрасного парня во всей Поднебесной!

Так почему это он должен был сходить с ума?

Но эта глупая ведьма словно бы в успокоение провела кончиками пальцев по его плечам и положила ладонь ему на грудь, подняв взгляд.

— Я знаю, Тики, я знаю, — мягко улыбнулась она, заставив Лави заскрипеть зубами от несправедливости. Она ничего не знает! Она просто не могла что-либо знать! Так какого дракона она строит из себя всеведущую?!

Но Тики в ответ глухо хохотнул, пряча лицо у неё на плече, будто бы стесняясь (он? стесняется?), и буркнул:

— Я себя иногда ребёнком рядом с тобой чувствую.

— Только если иногда, — загадочно протянула Алана, сверкнув глазами, и мужчина возмущённо вскинулся, тут же валя её на землю и щекоча, отчего русалка заливисто засмеялась, пытаясь увернуться из-под его рук.

— Но если серьезно, — Тики закрыл глаза на секунду и скользнул ладонью по животу ведьмы, скрытому тканью, заставив ее подобраться и закусить губы (о великие, ну она же жрица! как она смеет так попирать законы своего государства?!). — Если серьезно… я знаю, что не должен чувствовать благодарность к ним. Они сделали тебе больно…

— И ты убил их, — Алана села, прижимаясь к его боку, и Лави ошеломленно дернулся — этого он не знал и, пожалуй, не хотел знать никогда. Ведь Тики… он же… он не мог. Он не мог убить людей просто за какую-то русалку. Он же сам человек! — И я… наверное, я не жалею. Я думаю, не случись этого — ничего бы и не было. И я вернулась бы обратно и сошла бы с ума.

Микк мотнул головой и коротко поцеловал ее, словно хотел как-то опровергнуть ее слова, но не мог найти подходящих слов.

О, а вот и лобызания у всех на виду.

Они говорили еще о чем-то таком же серьезном и тяжелом, и Алана казалась такой же спокойной и собранной. Такой же… не бешеной ведьмой, которой была рядом с Тики всегда. Каждый раз.

Лави отвернулся, не желая смотреть, как теряет друга, и направился в свой шатер. Он поговорит с Микком или с кем-то из близнецов завтра утром, до того, как эта ведьма проснется, и потом будет просто держаться от нее подальше.

Нет никаких перипетий и нет никакой семьи. Он просто едет в столицу записывать историю.

Именно об этом на следующий день он и сообщил, проклиная всё, что можно было, потому что лица ни у кого из собравшихся счастливыми определённо не были.

Тики сдержанно кивнул, словно бы соглашаясь с надобностью Историка в столице, потому что «ну это и правда важное событие» (да что вы говорите!), близнецы (так, кажется, и не помирившиеся за это время) синхронно скривились настолько, насколько позволяло им когда-то дружеское отношение к Лави, и даже малец, этот постоянно ледяной и зашуганный малец, не сдержался и недовольно надулся, вперив в парня сердитый взгляд из-под бровей, словно желая испепелить.