Жемчужница

О духи, он ещё и волнуется об идиоте-Мане.

Просто великолепно.

— Может быть, поговорить с ней? — несмело предложил мужчина, надеясь хоть как-то помочь невероятно уставшему и мрачному брату, и тот в ответ хмыкнул.

— Я боюсь сказать что-нибудь не то. Я окружаю её заботой, а она улыбается так, словно ей этого достаточно, и, что самое странное, я верю в это, — безысходно выпалил Тики, прерывая свои слова редкими глотками из фляжки. — А потом я замечаю, что… что-то не то, — обречённо улыбнулся он, и Мане ужасно захотелось обнять его, чтобы хоть как-то поддержать.

Потому что… ему казалось, они раньше не были так близки друг с другом. Да, Тики доверял Мане, а Мана доверял ему, но… Но раньше Мана не стал бы говорить с братом о Неа и о своих чувствах к нему, а Тики — не стал бы так откровенничать о своих женщинах. Точнее… сейчас — о женщине.

— Мы говорили об ее семье, — однако произнес Мана вместо того, чтобы выражать сочувствие. Тики не любил, когда его жалеют, и всячески надирал осмеливающимся уши. — Элайза ведь, оказывается, сестра ей не только по отцу, но и по матери. Ты… знал?

Микк покачал головой в ответ и глубоко вздохнул, откидываясь на траву и закрывая глаза.

— Я боюсь ранить ее разговорами о них. Знаю, что это неправильно, но боюсь… боюсь, что стану как Лави, — губы мужчины скривила ироническая усмешка. — Он ей гадости говорит, а она к нему тянется, говорит, что зла не держит. Что если я…

— Ты таким не станешь! — поспешно заверил его младший Уолкер, подрываясь на месте. — Она же очень любит тебя! И вы… — вы разные как земля и небо, но это ведь не помешало вам полюбить друг друга. — Ты же хочешь у царя руки ее попросить.

— В надежде избавить ее от возвращения домой, — Тики хмыкнул. — Но что если она сама не захочет? Как-то еще на корабле… в шутку… я сказал ей, что один претендент на руку и сердце у нее уж точно будет иметься, — неожиданно признался он.

Мана затаил дыхание, глядя на брата во все глаза и не чувствуя себя в силах вымолвить ни слова. Ни одного достойного вопроса в голове, кроме идиотского и вполне ожидаемого: «И что же она сказала?»

В итоге этот вопрос мужчина и задал.

— Отказала, наверное, — Тики посмотрел на него с невеселой улыбкой. — Не ответила прямо — даже понимая, что это шутка все — а именно что… не ответила ничего. Только глаза у нее стали такие загнанные, как будто она уже готовилась сказать «нет» и начать извиняться.

Мана с минуту молча наблюдал за его мрачным, грустным лицом, не понимая одной простой и очевидной вещи: если Алана ему отказала, то почему сейчас они вместе? Почему она так светится, стоит Микку появиться рядом? Почему она смущается и тянется к нему так, словно он был для неё всем на свете?

Именно об этом мужчина и спросил:

— И если она тебе, по твоим же словам, отказала, то тогда почему… — Мана облизнулся, раздумывая с секунду, и выдохнул: — Зачем вы сейчас вместе?

Лицо Тики удивлённо вытянулось, будто он даже и не думал об этом, и Кемпбелл еле сдержал смешок, потому что брат, кажется, вновь всё слишком остро и болезненно воспринял. Это вообще всегда поражало: насколько глубоко Микк мог отреагировать на что бы то ни было. И это при его постоянном внешнем снисходительном скептицизме!

Мана проследил за потерянным взглядом брата с расползающейся в стороны улыбкой (которую он отчаянно пытался удержать на месте, чтоб её) и, когда мужчина растерянно пожал плечами, хитро протянул:

— Ти-и-ики-и-и, а ты не думал, что она просто боялась показаться распущенной, нет?

– …с чего это? — младший Уолкер проследил за борьбой эмоций на лице брата, в итоге вскинувшего брови и постаравшегося показаться как можно более спокойным, и тихо хохотнул, совершенно не скрывая своего веселья — голос Тики дрогнул словно его хозяин уже жаждал подорваться с места и броситься к русалке повторять вопрос о замужестве.

– …ну хотя бы с того, — заметил Мана, — что на тот момент она была с нами лишь несколько недель, — хотя если подумать, даже меньше. — А ещё и то, что она как бы обещана кому-то в жёны. А ещё и то, что… ну… что это было шуткой. Ей тогда было немного не до шуток, помнишь?

Тики помолчал, кусая губы, и в итоге выдохнул, зажмурившись и резко сев (как бы у него голова не закружилась, о великие духи):

— Почему вправлять мозги другим — так ты мастер, а как помочь себе — так придурок? — при этом мужчина устало потер ладонями лицо, словно силился снять с него паутину или какую липкость, и встряхнулся. Когда он снова посмотрел на Ману, глаза у него были удивительно ясные и спокойные. — Поговори с Неа через пару дней, ладно? Только без всех этих своих болезней и лечений. А то вы оба сами не свои, и мне… — здесь Микк коротко засмеялся, — мне даже совета просить неловко — у вас и своих проблем туча. Ты сидишь нос повесил — еще спокойный, а твой братец себе уже все костяшки в кровь сбил — как только останавливаемся, так он сразу идет куда-нибудь какое-нибудь дерево молотить, берсерк драконов.

Мана неверяще уставился на него, ощущая, как губы вновь расплываются в улыбке, в идиотской и совершенно глупой улыбке, непрошенной и оттого странной, но улыбке, и Тики, явно заметив это, закатил глаза со вздохом.

— Это, видимо, всё же семейное, — лаконично отозвался он со смехом и, слабо ударив словно бы примёрзшего к месту Ману в плечо, встал, стремительно направившись к Алане, которая в это время о чём-то переговаривалась с Историком возле костра.

— Ага… — глухо отозвался мужчина уже спустя несколько минут, отчего-то невероятно счастливый и какой-то даже контуженный этой неожиданной новостью.

Неа, он переживал. Он там бесился. И причиной тому был Мана. Больной слабый Мана, который и монеты затертой не стоит. А брат… а брат дорожил им.

В груди словно тёплое море разлилось.

Мана крепко зажмурился, пытаясь задержать это приятное ощущение, пытаясь сохранить его в своей памяти, и тяжело вздохнул.

Без болезней и лечений, да?..

Но как тогда говорить об этом? Что же это тогда было? Неа говорил, что это любовь, и Мана был с ним согласен — но эта любовь и была болезнью. И сколько бы он ни думал об этом, ответ не менялся.

Зато менялся вопрос. Даже если эта любовь была болезнью, становилась ли она опасной из-за своей природы, и стоило ли вообще от нее лечиться?

И самое главное — хотел ли Мана лечиться и лечить Неа? Потому что на данный момент он хотел только вскочить с места, пойти разыскать близнеца и крепко обнять его. И… и поцеловать. Или чтобы Неа его поцеловал — так, как делал это уже дважды.

О духи. Он подумает об этом, обязательно. Можно даже прямо сейчас, потому что… потому что откладывать можно всю жизнь, а Тики словно мысли его прочитал, хотя это было странно — они были братьями, но им было стыдно идти друг к другу за советом. Потому что у самих уйма проблем. А как же решать эти проблемы, если тебе никто не может помочь? Если решение где-то на поверхности, но ты просто его не видишь.

Мана любил Неа настолько сильно, что готов был от него отказаться. И всегда считал, что не сможет испытывать ничего сильнее этой любви — жертвенной и полной страданий. Но ведь можно было любить и без страданий, разве нет? Ведь этой своей идиотской жертвенностью Мана приносил боль не только себе, но и близнецу, за счастье которого способен был отдать все, что у него есть. А если ценой за счастье Неа является он сам — плохо ли это?

…к тому же Неа наверняка совсем скоро поймет, какой Мана калека и трус (непонятно, почему он не понял этого за последние двадцать пять лет), и сам оставит его. И тогда страдать будет только сам Мана, а его страдания вполне устраивали — потому что были, опять же, ценой за счастье любимого человека.