Жемчужница

Дрожит от радости.

У неё был отец, и даже если он не был слишком на него похож, он всё равно оставался её отцом. Её семьёй. Тем, кого она когда-то любила — и тем, кто сейчас жив.

Мариан же переживал, когда она сбежала: океан волновался и говорил, что царь в панике. Мариан же беспокоился о ней: в те редкие встречи, когда он приплывал к ней, мужчина приносил ей арфы и слушал, как Алана поёт. Мариан же любил её: когда-то давно, в счастливом детстве.

А сейчас… у него осунулось лицо, а в волосах серебрились тонкие седые прядки, да и…

Траур.

Он нёс траур.

Разве не это самый понятный и верный показатель того, как Мариан любил свою семью?

— А… — просипел наконец он, прочищая горло и пытаясь как можно более невозмутимо налить вина в бокал. — Спасибо за вчера, — отрешённо протянул мужчина, пряча взгляд, и Алана, чувствуя, как к горлу подступает комок горечи, кивнула.

— Не за что, я же… понимаю, — проговорила она, не решаясь подойти ближе и так и оставаясь стоять между двумя стеллажами, в нескольких метрах от отца.

— Зачем же ты пришла? — поинтересовался Мариан с отсутствующим видом, и это его действие кольнуло девушке в грудь.

— А я не могла прийти к тебе просто так? — сглотнула Алана, закусив губу, и с каким-то незнакомо обиженным удивлением пронаблюдала, как мужчина в ответ на это неловко выдохнул, притронулся к носу и замотал головой.

— Конечно, конечно, могла, — забормотал он, и эта картина… этот человек, которого она боялась, любила и уважала всё это время, эти его эмоции — они заставили Алану судорожно вздохнуть.

— Но ты прав, я всё же здесь с умыслом, — облизнулась она, пытаясь не думать. Не думать о том, что между ними произошло и что уже никогда не произойдёт.

Мариан ответил на ее слова едва слышным хмыканьем и коротко повел головой, словно разминая затекшую шею.

— Вот как… — он произнес он тихо. — Вот как… — и вскинул голову, вроде глядя и на нее, но куда-то над ее головой. — И чего же ты хотела?

Алана прикусила губу, не зная, куда деть взгляд и будучи не в силах понять, почему отец на нее не смотрит, и сцепила руки замком за спиной.

Ей надо было это сказать. Она должна быть очень сильной.

— Я хочу попросить тебя оставить меня здесь, — ответом на ее слова стал приглушенный смех. Плечи отца дрожали, и он снова опустил голову как будто в каком-то непонятном стремлении сдержать порыв, задушить веселье в себе еще на подходе к горлу. — Я… — терпеть это стало невыносимо. — Посмотри на меня пожалуйста, — попросила она негромко.

Мариан поднял голову и уставился в тонущий в сумраке дрожащих от едва заметного сквозняка факелов потолок.

— Я не могу, — он поставил бутылку вина рядом с наполненным, но так и не опустошенным бокалом, и зажмурился. — Я видел тебя тогда в тронном зале, но ты даже не захотела рассказать мне, что с тобой стало, дочь. Поэтому… я не могу.

Алана поджала задрожавшие губы. Слышать от родного отца подобные вещи было столь же невыносимо, сколь и слушать гадости из уст Говарда Линка, когда-то называвшего ее ледяной глыбой и считавшего за комплимент собственные слова.

Сколько раз он так ее называл?

Сколько раз еще она вспомнит это слово?

Молчание затянулось.

— Пап, я хочу остаться, — еще раз повторила Алана, не зная, что ему ответить. Его слова ранили очень больно, но она знала, что не должна обращать на них так уж много внимания. Мариан… он ведь просто обижен, верно? Он обижен ее побегом, ее молчаньем, ее желанием скрывать правду.

— Из-за этого твоего наглеца Тики? — с ехидной усмешкой хмыкнул он, и Алана бы зашипела в ответ, как всегда это и делала в таких ситуациях, но лицо у Мариана было такое незнакомо хмурое и уставшее, что сил на шипение просто не было.

Ей казалось, что между ними застыла когда-то мощно текущая река, и в замершей толще этой реки — остановившееся время и мир.

Наверное, между ними была бы пропасть, но пропасть можно перепрыгнуть, в неё можно спуститься и забраться на другую сторону, а если ты попробуешь переплыть застывшую реку — то и сам застынешь, затеряешься в окостеневшем дыхании времён.

— Нет, не только из-за него, — ответила Алана, смотря на отца и понимая, что да, между ними застыла полноводная река. Отделила друг друга, не позволила вновь воссоединиться, запретила прикоснуться друг к другу.

Мариан наконец опустил свой взгляд на неё, и… в его лице было столько неприкрытой горечи, столько боли, что девушка не смогла удержаться — и закрыла глаза.

Его белая душа отпечаталась на внутренней стороне век предрассветной дымкой. Рассыпающаяся душа застывшего во времени существа.

Алана тоже была такой?

Тоже была застывшей?

Только вот её рассыпающаяся душа, пожалуй, была бы больше похожа на муть в озере.

Мариан тяжело вздохнул, и девушка вновь взглянула не него — тот уже рассматривал резные узоры на стеллажах.

— Почему ты просто не хочешь отправиться в ледяные крепости, вот скажи? — устало поинтересовался он, но было в его голосе что-то такое, что не позволило Алане вскинуться на него за такое предложение. Словно бы мужчина давно уже все решил, а сейчас лишь для вида отпирается. — Так ведь тоже будет нормально, — пожевал он губы и отпил из бокала.

Девушка длинно вздохнула, чувствуя, как эта окостеневшая река холодит своим безразличием, и мотнула головой.

— Потому что замуж за Линка я не пойду, — решительно произнесла она, нахмурив брови, и ядовито усмехнулась. Мариан вздрогнул. — Моя душа чернее его стократ, но законов его провинции я никогда не приму, и ты это прекрасно знаешь.

Потому что ты знаешь меня.

Потому что ты любишь меня.

Ведь так?

Отец тихо промычал что-то себе под нос как будто в каком-то раздумье, но Алана прекрасно видела, что он ворчит скорее для вида и просто притворяется.

Почему он никак не вынесет свой приговор? Почему он не хочет сказать ей о своем решении?..

На самом деле ее тяготил этот разговор и даже не только он, но и сама необходимость находиться здесь. Она скучала по отцу, но раз тот даже не хотел смотреть на нее, стоило ли вообще стоять перед ним и пытаться вызвать на диалог? Он ведь этого не хотел. Не хотел говорить с ней — даже фразы кидал медленно, заторможенно, обдумывал каждую, как будто боялся, что если скажет что-то неверно — она тут все на куски разнесет.