Жемчужница

Парень с наслаждением хрустнул спиной, наблюдая за напряженным другом и не торопясь отвечать, и поставил локти на стол, водружая голову на ладони.

— Я хочу научить тебя целоваться, — произнес он в итоге, и столько было в нем предвкушения, что даже удивительно. — Можно?

Лицо Вайзли в считанные секунды стало еще краснее прежнего, хотя, казалось, быть более смущенным просто уже невозможно. Юноша сидел и молчал, только и глядя на него шокированными глазами да открывая и закрывая рот как выброшенная на берег рыба.

— Ч-что… ч-что ты… — он беспомощно всплеснул руками и вскочил со своего места, явно намереваясь сбежать, но вдруг опасно покачиваясь и хватаясь руками за край стола. — Ты…

— Хочу научить тебя целоваться, — повторил Лави, поднимаясь со своего места и обходя стол. — Чтобы ты целовался со мной, — уточнил он на всякий случай и посмотрел на собеседника в упор.

И Вайзли вновь дёрнулся от него куда-то назад, явно пытаясь сбежать, такой испуганный и совершенно ничего не понимающий, похожий сейчас на встрёпанного птенчика, впервые выбравшегося из родного гнезда, что Лави просто не мог не захотеть пригреть его, обнять, прижать к себе, вдохнуть бодрящий запах горных ветров, но не смог себе позволить даже двинуться к нему ещё ближе.

Вайзли был пугливой птицей, пусть и со слишком кричаще-угрожающим иногда поведением.

— З-зачем ты?.. — растерянно пролепетал он на выдохе, заламывая пальцы и отводя взгляд, и Лави всё же улыбнулся, не в силах больше сдерживать вырывающуюся наружу радость.

— Зачем, зачем? — лениво передразнил парень, пожимая пальцами, и хитро прищурился, растягивая в лукавой улыбке губы. — Может быть, по той же причине, по которой ты меня поцеловал меня тогда? — медленно поинтересовался он, не отрывая взгляд от вновь вспыхнувшего ещё сильнее лица Вайзли, поджавшего губы и втянувшего голову в плечи. — Вот зачем ты меня поцеловал тогда?

— Я… — юноша шумно выдохнул и стиснул зубы. — Я… прекрати! –воскликнул он вдруг почти плаксиво. — Прекрати так делать! Не издевайся надо мной! — вскинутые в защитном жесте руки тут же наглядно показали тритону, что друг отнюдь не придуривается, и парень коротко рассмеялся, все-таки заключая Вайзли в объятья и крепко прижимая к своей груди.

Юноша глухо охнул, цепляясь за его плечи, когда ноги у него оторвались от пола (да, Лави был выше него и именно в эту секунду ужасно этому радовался), и зажмурился.

— Лави… — произнес он очень тихо, как будто боялся удара или вроде того. — Я серьезно… Прекрати. Пожалуйста. Я не должен был тебе претензии предъявлять по поводу того, что ты мне не сказал. Ты мне ничего не должен. Но только не надо… вот этого, — здесь Вайзли гулко сглотнул. — Это плохая тема для шуток, правда.

Такой резкой перемене оставалось только удивляться. Когда этот дурак вообще успел напридумывать себе всякой чепухи? Его тут, видишь ли, обнимают, а он пытается прикинуться, что все это — плохие шутки, да еще и виноватым хочет выставить не себя, а кого-то другого.

Хотя, строго говоря, никто здесь не виноват.

Лави отпустил его и заставил посмотреть себе в лицо.

— Покажи мне шутника в этой комнате, — попросил он неловко улыбаясь. — Я никогда не был серьезнее, если хочешь знать. И… — здесь тритон закатил глаза: — На случай, если ты решишь заартачиться. Я уже одну такую драму в исполнении твоих родственников лицезрел на пути сюда и становиться одним из тех, кто такое разыгрывает, не хочу, понял? Так что либо я тебя сейчас поцелую, и мы спокойно поговорим обо всем, либо можешь обижаться и бояться сколько душе угодно.

Странное дело, на самом деле. Это было так легко сейчас — признаться, рассказать обо всем, стоять вот так и с распирающим грудную клетку восторгом наблюдать за тем, как в радостном удивлении распахиваются глаза у Вайзли, и вообще понимать, что вот он: человек, который был ему всегда так дорог, которого не хотелось покидать, к которому Лави всегда так стремился. Который был, наверное, семьёй. Или что там в таких случаях говорят.

— Ну так что, — со смешком выдохнул парень в лицо ошеломлённо смотрящему на него Вайзли, — хочешь, чтобы я поцеловал тебя? — поинтересовался он, не в силах сдержать счастливой улыбки и прекрасно зная, что ему не откажут.

Странное дело.

Удивительное дело.

Хотя, если хорошенько подумать, ничего удивительного, на самом деле, в этом не было: как только перестал вести себя как обиженный на весь мир подонок, заморачиваясь лишь своими проблемами, как всё стало налаживаться. А нужно было лишь разок отказаться от своей злости и ненависти.

Страшно подумать, сколько времени он потерял. И — сколько мог ещё потерять.

Вайзли, покрывшийся крупными пятнами румянца чуть ли не по самые плечи, медленно сглотнул, не отводя взгляда, и еле заметно кивнул, крепко зажмурившись.

— Х-хочу, — шепнул он, подавшись вперёд и прикасаясь губами к губам Лави.

Это было совсем легкое, суховато-горячее прикосновение, но от него тритона словно подбросило. Он сам подался к охнувшему от такого напора юноше и, приподняв его над полом, посадил на столешницу. Потому что сидя на своем высоком серьезном столе, заваленном манускриптами и исписанными пергаментами, Вайзли был выше, чем когда просто стоял на полу, и не надо было особенно к нему наклоняться. И это было ужасно трогательно, на самом деле, хотя сам Камелот, наверное, так не считал.

Лави свое слово сдержал. Сказал — научит целоваться, значит, так тому и быть. Он оперся рукой на столешницу, надвинулся на юношу — и теперь гладил его по щеке, наслаждаясь тем, как невозможно близко к нему тот находится, как шумно выдыхает, как сияет глазами. Он хотел засмущать его вконец, до ворчания и ругани, и исцеловать всего-всего.

Наверное, это была накопившаяся за годы привязанность?

Впрочем, не только к одному Вайзли. Просто… если в отношении Аланы Лави стеснялся этого (потому что еще недавно вел себя как последний ублюдок), а в отношении Тики боялся показаться нюней, то Вайзли, он же… словом, он — совершенно другое дело. Он и так знал о многом из того, чего Лави никому больше не доверял, поэтому лишняя доза нежности вряд ли его покоробит или оттолкнет.

…и уж точно не заставит считать Лави ребенком, нет.

— Ну что ты… — Вайзли ошеломленно хохотнул, когда тритон снова полез к нему целоваться, и вытянул шею. — Ну как ребенок, а?..

Лави закатил глаза. Вот надо же, как будто проклял.

— Еще раз так скажешь, — заявил он прищурившись, — я тебе столько засосов понаставлю, что они неделю сходить будут, ясно?

Вайзли тут попытался отшатнуться от него, дёрнувшись в сторону, но Лави держал крепко, не позволив даже и двинуться, отчего юноша раскраснелся, смущённо зажмурившись, и соблазнительно (для парня теперь, видимо, все его движения казались донельзя соблазнительными, о дракон) поджал чуть опухшую нижнюю губу, задушено выдохнув: