Жена в награду

– Отец, - взгляд Элизабет наполнился мольбой, - прошу тебя, не нужно. Он не обидел меня, не сделал ничего такого... Он сказал, что...

Элизабет так и не договорила, отец перебил её.

– Не сделал ничего такого?
– Этельберт смерил Вигго уничтожающим взглядом, но тот остался равнодушен к нему.

Как и прежде, Вигго Датский надменно глядел в его сторону.

Самоуверенный, вызывающе наглый.

Уверенный в своей силе и правоте.

Он словно насмехался над этой ситуацией, над Этельбертом, и, значит, над Элизабет тоже.

Когда губы Вигго дрогнули в циничной усмешке, для Этельберта это стало последней каплей.

– Ничего не сделал?
– обращаясь к дочери, переспросил разгневанный отец.
– Женщины для него - всего лишь развлечение, дорогая Элизабет. Но все это - мелочи на фоне того, что сделал Вигго. 12 лет назад, когда даны атаковали Восточную Англию, от его руки погиб твой старший брат, Говард.

24

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Элизабет порывисто обернулась и посмотрела на Вигго.

Она хотела увидеть в его глазах опровержение услышанного, хотя бы намек, но так и не нашла этого.

Его мужественное лицо сейчас превратилось в холодную маску.

Ни сожалений, ни намека на доброту.

И это означало лишь одно.

Отец оказался прав.

Вигго убил её брата.

Элизабет стало плохо.

Это “плохо” ощущалось и на физическом, и на духовном уровне.

Её затрясло, к горлу подступила тошнота, но, пожалуй, куда более неприятным было то, что она чувствовала в душе.

Горькое разочарование и тяжелый груз наполнили её душу почти до края. Она ощущала себя чуть ли не предательницей.

А что может быть ужаснее, чем предательство?

– Простите, я, кажется, ошиблась, - Элизабет захотела освободиться от руки Вигго, и тот, почувствовав, как зашевелились её пальцы, нехотя отпустил её ладонь.

Элизабет встала рядом с отцом.

– В тот год погибло немало славных воинов, - произнес Вигго, глядя куда-то вдаль.

Элизабет, вздрогнув, глянула на него.

Взор его по-прежнему был устремлен вперед. Будто мыслями Вигго был далеко отсюда.

Что это? Запоздалое раскаяние?

А может, теперь он просто считал - её и отца - недостойными его внимания?

Вопрос так и остался без ответа.

– Но ты - жив, а мой сын - уже давно сгнил в земле, - выплюнул Этельберт.
– Запомни! Пока я жив - ты никогда не приблизишься к моей дочери! Ты не отнимешь её у меня!

– Довольно, Этельберт!
– властный голос короля рокотом прошелся по залу, и срезонировав от стен, тяжелым облаком повис в воздухе.

Все обернулись к королю.

Кнуд Великий встал.

Крепкого телосложения, источающий силу и мощь, он смерил Этельберта задумчивым взглядом, а затем произнес:

– Мы все здесь не для того, чтобы вспоминать прошлые обиды. О них стоит забыть, если мы хотим жить в мире.

Слово “жить” король произнес с особой выразительностью.

На какое-то время в воздухе повисла звенящая, наполненная тревогой, тишина. Гости перестали жевать, кто-то даже испытывал беспокойство - не слишком громко ли он дышит.

Все боялись прогневать Кнуда Великого.

Несмотря на его царственный вид, многие помнили, как, порой, жесток тот бывал.

– Я позвал вас, олдермены Англии, с одной целью - чтобы ваши дети - дочери и сыновья - заключили союз с нами, датчанами. Поэтому - кто хочет мира на своей земле, пусть заключит выгодный брак. А с прочими, кто сомневается в моем решении, разговор будет коротким. Плаха и топор.

25

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Не помня себя, Элизабет вернулась за стол.

Слезы стояли перед её глазами, сердце, не давая отдыха, продолжало разрывать своими ударами девичью грудь.

Теперь, помимо разочарования и боли, Элизабет испытывала страх.

Липкий, удушающий.

Она хорошо расслышала слова, сказанные королем. Еще лучше Элизабет уловила весь смысл, вложенный в них.

Теперь жизнь любимого отца, а может, и её собственная жизнь, оказались ужасающе близко к лезвию топора.

Еще один неверный шаг - и всё закончится на плахе.

Разве могла она представить, что так сложится?

До сегодняшнего вечера в душе Элизабет теплилась надежда, что новый король будет справедливым.

Но разве можно назвать случившееся справедливостью?

Погруженная в свои переживания, Элизабет, как и полагалось любящей дочери, была на стороне отца.

А вот Этельберт, хоть и был напряжен от случившегося, все же, вел себя будто ничего не случилось.

Да и как иначе? Неужели он должен был, поджав хвост, забиться в угол, показать всем - в том числе и своей дочери - как ему стало страшно за их участь?

Нет! Эти датчане, а особенно убийца его сына, не дождутся этого зрелища!

– Поешь!
– подвинув к дочери тарелку с пирожками, теми самыми, которые прежде приглянулись ей, велел Этельберт.

Элизабет покорно подчинилась.

Дрожащими пальцами она обхватила мягкий пирожок, поднесла к губам и откусила его.

Его ягодная начинка оказалась у неё во рту, но Элизабет не почувствовала её.

Весь вкус перебила горечь.

Она стала почти невыносимой, когда за их стол вернулся Олаф. Словно так было обговорено заранее, тот грузной тушей разместился по левую руку от Элизабет, напротив Этельберта.

Запах пота ударил в нос Элизабет.

Она, замерев на месте, вытянулась, как струна и уставилась взглядом в стол.

– Элизабет, познакомься, это - Олаф, - обратился к дочери Этельберт.

Та, оторвав взгляд от стола, перевела его на Олафа и качнула головой.

Он, довольно улыбаясь, с нескрываемым интересом разглядывал её.

Вблизи дочь Этельберта оказалась еще краше! Красивая, необычайно красивая для англичанок! И судя по чистой коже и ровным, белым зубам, здоровая!