Жестокая конфузия царя Петра

— Ваше царское величество, нас теснят австрияки. И хуже того, в наши ряды затесался предатель, барон Каройи, которому я доверил командование армией. Он капитулировал. Наше дело проиграно. Мне ничего не остаётся, как просить у вас защиты, убежища и помощи.

— Россия даст защиту и убежище, князь. Мы приютим гонимых. Но вот помощь... — Пётр развёл руками. — Мне самому надобна помощь. Молись, князь, дабы мы турка одолели. Вот тогда потрактуем и о помощи.

Множество сановного народу съехалось сюда, в Яворов, рада русского царя. Ждали короля Августа. Но он, по обыкновению своему, ускользнул.

«Экий шельмец, — подумал Пётр, впрочем, беззлобно. — Который раз уходит склизкой рыбою из верши. Но я его изловлю-таки и понужу к алиансу. Союзник! Заманивал в Краков при том, что знает, шельмец: дорога моя на войну».

Царь прогуливался с Ракоци, когда к ним подошёл французский чрезвычайный посланник де Балюз.

— Кого ваше величество определит на место скончавшегося вашего резидента при дворе моего короля? — спросил он.

— Покамест определён секретарь Григорей Волков. Далее же полагаю поручить сию миссию князю Борису Куракину, искусному в дипломации. Он был министром при английском дворе.

— Ваше величество сделали прекрасный выбор, — заметил де Балюз. И продолжал: — Я последовал за вами по воле короля Людовика. Он предлагает своё посредничество между вами и султаном, вами и королём Карлом шведским. Мир между Оттоманской империей и Россией, мир между вами и королём Карлом, — вот к чему призывает мой повелитель.

— А вы, князь, чего хотите вы? — обратился Пётр к молчаливо шагавшему рядом Ракоци.

— Того же, что и король Франции, — мира.

— Император Иосиф умер, — торопливо сообщил Балюз.

Это была преважная новость. Пётр перекрестился, Ракоци вздохнул. Казалось бы, он должен был испытать род облегчения: умер тот, кто преследовал его, кто был душителем антиавстрийского восстания венгров. Но он оставался по-прежнему грустен. Балюз с чисто галльской экспансивностью заметил:

— Вас, князь, эта новость должна вдохновлять.

— Увы, наше дело проиграно — я только что рассказал его царскому величеству. Тот, на кого я оставил армию, капитулировал перед австрийским главнокомандующим графом Пальфи.

Де Балюз был ошеломлён. Это означало и поражение Франции. Что скажет король Солнце? Ему, как видно, придётся проглотить пилюлю. Не повлечёт ли это за собой отставку министра иностранных дел маркиза де Торси? И его, Балюза?

Пётр со снисходительной усмешкой глядел на француза. Он понимал, что творится в его душе: год назад по поручению своего короля он ратовал за военную помощь Ракоци. Теперь его должны отозвать: Волкову поручено сделать на сей счёт представление. Балюз-де держит сторону шведа, а это российскому двору неугодно.

Жаль князя — он нравился Петру. В самом ли деле он искал союза с Карлом?

— Не стану хитрить, ваше величество: да, я искал помощи шведского короля, равно как и турецкого султана, — глядя прямо в глаза Петру, отвечал Ракоци. — Россия мне в такой помощи отказала. Я вовсе не пеняю вам, — прибавил он торопливо, — мне известны ваши трудности...

— Великие тягости, лучше сказать. Но Россия всегда окажет вам гостеприимство, а с ним и кредит, как было досель, — произнёс Пётр с теплотой.

Потрясённый француз как-то незаметно исчез. К свите царя присоединился Феофан Прокопович — новый фаворит Петра, вызванный им из Киева, где тот преподавал в духовной академии.

Феофан был истинный златоуст, философ и занимательный собеседник. По его собственному признанию, он прошёл огонь, воду, медные трубы и чёртовы зубы. В своё время оставил академию, подался в униаты, прошёл пешком всю Европу, достиг Рима, Ватикан стал его второй альма-матер, бросил и Ватикан и богословие, отправился пешком же обратно через университеты Лейпцига, Йены, Галле, закончил свой путь в Почаевской лавре, где снова принял православие. Елисей при святом крещении, он в униатах сменил имя на Самуил, а при постриге стал Феофаном.

— Стало быть, прожил ты три жизни, — заметил Пётр, выслушав одиссею монаха, — Елисей — Самуил — Феофан.

Сей феноменальный Феофан изрядно знал языки, упражнялся с успехом в риторике и поэтике, словом, по складу натуры был человек светский и вольнолюбивый, хоть и в монашестве. Петру были по душе его бесшабашность, ироничность и насмешливость в отношении к духовным, как белым, так и чёрным, к которым принадлежал.

Они сошлись — царь и монах. Петру был нужен Феофан — златоуст и проповедник, сполна оценивший значение его реформ и облёкший их в словеса. Царь сбирал талантливых под своё крыло, он притягивал их как некий магнит, да и они льнули к нему, ибо сам он был талант, а может, и более того.

Сейчас меж них зашла речь о вере истинной и ложной. Что есть вера — государственная ли надобность либо просто духовное утешение.

— Хулители веры наносят вред государству, — утверждал Пётр. — Они не должны быть терпимы, поелику подрывают основание законов, на которых утверждается клятва или присяга и обязательство. Посему вера есть условие государственного благоустройства.

— Согласен, ваше величество, — улыбался в бороду Феофан. — Вера суть духовные вожжи для управления людьми. Но вера должна иметь основанием разум, ибо ежели она оголена, то обращается в фанатизм. А всякий фанатик противен Господу.

— И я с сим согласен, — улыбался Пётр. Оба оставались довольными друг другом, потому что мыслили ровно, а не розно, как бы дополняя друг друга. К тому же оба увлекались мыслительной игрою — шахматами. И могли передвигать фигуры часами, к общему неудовольствию.

— Но! — и Пётр назидательно воздел вверх палец, длинный как кинжал. — Ежели сильно умствовать в вере, то она обращается в нечто, недоступное верующему. А вы, философы, своим умствованием запутываете и отпугиваете стадо Христово. Проще, проще надобно, с открытою, незамутнённой мудрованиями душой идти к Господу. В простоте суть истинной веры. И посему я противлюсь патриаршеству. Ибо один человек не может своевольно толковать и устанавливать законы Божии и установления церкви. К такому толкованию способней будет коллегия мыслящих иерархов церкви.

— Важно, — согласился Феофан. — Мысль великая. Кроме того, в государстве должно быть единому управителю. От многих владык — многое несогласие и многая нестройность. Мирская власть — от царя, духовная — от Бога, а не от слуг его. Стало быть, в государстве единый властитель — царь.

— Верно мыслишь, Феофане, — и Пётр добродушно хлопнул монаха по плечу, отчего тот слегка присел. — И беседы с тобой пользительны. Доволен я, и будешь ты отныне при мне безотлучно.

Министры слушали это без удовольствия: ещё один соперник. Провидели они: быть Феофану в епископской митре. Стало быть, не опасен.