Жестокая конфузия царя Петра

Всего два года минуло, а как он огрузнел, отяжелел. Тогда он чувствовал себя по крайности ровнею Карлу, хоть и был на десять лет старше.

Бремя власти тяжкое и сладкое. Счастие и смерть, радость и кровь, повсечасное напряжение, великое отягощение. Богатырскую силу надобно иметь, чтобы снести всё это.

Дана ему эта сила, дана. От Бога. Но надолго ли её хватит? Ведь с каждым годом она пока ещё неприметно, но убывает. И порою, вот как сейчас, так хочется скинуть сверхтяжкую ношу. Ибо старит она, гнетёт и старит, накладывает морщину за морщиной. И точит и точит волю...

— Не по-царски себя оказываю, Катеринушка? — неожиданно спросил Пётр. — Кудесничаю, а?

Екатерина смутилась. Нагляделась она разного чванства — княжеского, графского, баронского, шляхетского и прочего. Царь же ведёт себя разно: когда по-царски, когда по-простецки, но не чванится, где бы ни был.

— Я так скажу, — осмелела она. — Коли вы государь, то и вольны в поступках своих, равно и в речах. А я? Более всего человека в вас, государь-батюшка, вижу.

— Славные у тебя глаза, Катеринушка. И славно ты видишь.

Глава восьмая ЛЮБЕЗНЕЙШИЙ БРАТ, ДРУГ И СОСЕД...

Непорочность прямодушных будет руководить их,

а лукавство коварных погубит их...

Правда прямодушных спасёт их, а беззаконники

будут уловлены беззаконием своим.

Книга Притчей Соломоновых

Голоса: год 1711-й, май

Пётр

Господа Сенат. Зело мы удивляемся, что мы по отъезде нашем с Москвы никакой отповеди от вас не имеем, что у вас чинитца, а особливо, отправлены, ли по указу на Воронеж новые полки, также и в Ригу рекруты, что зело нужно, о чём мы уже дважды к вам писали... исполнено ли то, или нет.

Пётр — Шереметеву и В. В. Долгорукову

Понеже мы изо всех мест ведомости имеем и напоминания, а особливо нам непрестанный прошения от господарей мультянского и волоского и всех тех народов знатных людей доходят, чтоб мы, как наискоряе, поспешили, буде невозможно со всем корпусом главным нашего войска, то хотя б знатную часть оного, более в кавалерии состоящую, послать в Волоскую землю и зближатца к Дунаю, где турки велели делать мост, предполагая, что сколь скоро те войски наши вступят в ту землю, то они, господари, с войски своими к Бендерю, куда им по указу турецкому иттить повелено, не токмо не пойдут, но тотчас с войски нашим совокупятца и весь народ свой многочисленной побудят к восприятию оружия против турков; на что глядя, и сербы (от которых мы такое же прошение и обещание имеем), також и болгары и другие христианские народы против турка восстанут...

Пётр — царице Прасковье

Я зело удивляюсь тебе, что ты не пишешь о своей дочери (а моей племяннице, кнегине курлянской), ибо вчера я у Рена видел писмо: пишет Кайзерлинк, что она подлинно беременна (речь идёт о будущей императрице Анне. — Р.Г.) А мне люди про то сказывают, что надлежало б мне ведать, ибо в том много надлежит. О чём немедленного уведомления прошу.

Пётр — Куракину в Лондон

По получении сего письма приищи у охотников токарной станок (на котором возможно точить овал и розан) доброва мастерства, и чтоб оной уже в деле несколько был; также довольное часло долот, а именно вдвое или втрое, и с собою вывези в Голандию, а оттоль пошли в Ельбинг или в Ригу... Также привези с собою две или три преимективы... доброго мастерства, а особливо чтоб немалое место вдруг мочно было видеть...

Шереметев — Петру

...с кавалериею пришёл на Воложскую границу к реке Днестру. И хотя там неприятелей татар было немало, однако же под местечком Рашковым помянутую реку безо всякого препятия перешёл. И отбив их, пришёл близ Яс, резиденции воложских господарей, и послал туда бригадира Крупотова с сильною партиею для принятия господаря воложского князя Дмитрия Кантемира...

Пётр — Шереметеву

...При входе же в Волоскую землю заказать под смертною казнию в войски, чтоб никто ничего у християн никакой живности, ни хлеба без указу и без денег не брали и жителей ничем не озлобляли, но поступали приятельски.

Чёртов король! Заставил-таки ехать к нему на поклон!

Обязанный ему много, многими благодеяниями. Обязанный польским троном! И вот изволь ехать к нему! Он, видишь ли, отягощён. Знамо чем — блядством.

Всё забыл, всё. Забыл, что Карл шведский заставил его дать деру, бросив своё королевство. Заставил подписать унизительный Альтранштадтский мирный договор, в коем Август был принуждаем отказаться от всех прав на корону Польши. Ею Карл увенчал своего покорного ставленника Станислава Лещинского. Август тогда отрёкся от него, Петра, и, дрожа заячьей дрожью, засел в своей курфюршеской столице Дрездене.

Август Сильный? Он и в самом деле сильный — завивал трубкою серебряную тарелку. И в детородстве сильный — наделал три с половиной сотни детишек. Никем не брезговал — обсеменял всех подряд: крестьянок и графинь. Его канцлер только успевал выдавать пособия на содержание королевских чад. Незаконных, вестимо.

Тут-то он сильный — ни смелости, ни ума не надо: знай себе суй. Кабы не он, Пётр, не Полтава, не видать бы Августу снова Варшавы: царь высвободил его из оков Альтранштадтского договора, и он снова принялся обсеменять польских панночек.

Чёрт с ним! Хоть и худой союзник, но по нынешним обстоятельствам нельзя терять и такого. Правда, ненадёжен: ежели что, предаст и глазом не моргнёт — оказал себя пять лет назад перед Карлом. Но может быть, урок сей пошёл ему впрок?

Нет, на благодарность Августа ему, Петру, рассчитывать нечего, коли, несмотря на все просьбы и резоны, король так и не явился в Яворов, а предложил царю явиться в Ярослав.

Катерину оставил в Яворове — для собственного спокойствия. Август мог и на неё накинуться. Зачем его искушать. К тому ж меж них дела государственные, опять же возвернуться придётся через Яворов...

Что-то в нём было, в этом Августе, какой-то магнетизм, равно притягивавший к нему не только женщин, но и мужчин. Лихач, бражник, гуляка. Пётр испытывал к нему слабость со времени их первой встречи. Славно они тогда грешили: пир за пиром, дворец за дворцом, дама за дамой. Переменялись, а после хвастали как мальчишки: кто сколько поставил...

Жили ровно братья. Вот отчего и именовал его в письмах «любезнейший брат, друг и сосед». После того что меж них было всё обще, как иначе!

Остались воспоминания — сумбурные и сладчайшие. Столь много всего, всяких и всех было перепробовано, такая крутилась карусель, молодая да знатнейшая, что голова шла кругом. И досель стоило вспомнить, как всё оживало, да.

Не для того ль Август зазвал его в Ярослав? Неужели не угомонился? Меж них два года разницы всего-то, ему, стало быть, пятый десяток.