Жестокая конфузия царя Петра

Пётр был умилен и сего не мог скрыть. Повинуясь порыву, он обнял господаря и, легко приподняв его, трижды, по русскому обычаю, поцеловал, всё так же держа на весу.

Начались представления: бояре, министры, княгиня Кассандра и царица Екатерина, наследники и наследницы. Княгиня держала на руках двухлетнего младенца Антиоха, родившегося в Царьграде. Кто мог предположить, что со временем он станет гордостью российской словесности. Феофан обменялся с Кантемиром речью на латыни, на латыни же, великим знатоком которой был Кантемир, писавший на ней свои сочинения, возглашал чернец имена и звания...

Господарь нравился Петру всё больше. Несмотря на малый рост, было в нём нечто истинно княжеское, повелительное. Чувствовалось это и по тому, как подходили к нему бояре, они же, как оказалось, и министры его двора.

Кантемир был человек великой учёности, успевший сочинить несколько книг. Он владел множеством языков, турецкий был как бы родным. Родным был и греческий — обиходным в семье, а валашский служил для общения с боярами.

Под приветственные возгласы и непрерывную пушечную пальбу союзники стали обходить строй российских войск. Шереметев с генералами вышагивали сбоку.

В глазах своих офицеров и солдат царь читал ожидание, надежду, преданность. Но чего они ждали? Битвы? Истомились в долгом походе, долгом и трудном, от худой пищи, от неопределённости, тяготившей более всего.

Войско призвано воевать, а не тащиться сотни и тысячи вёрст под солнцем и дождём, в любую непогодь, в ожидании встречи с неприятелем и генерального сражения. Сражения, которое призвано решить судьбу всех: и начальников, и их солдат, даже самого царя и султанского визиря. Сам султан тем временем предаётся великим радостям в своём гареме, где у него, сказывают, четыреста пятьдесят наложниц.

Войско осталось в поле: уж которые сутки оно дневало и ночевало в поле под Яссами. Гости и хозяева отъехали в столицу княжества. Царь с царицей, Феофан с Макаровым поместились в господарском дворце, остальных развезли по конакам бояр, порою мало чем уступавшим княжескому.

Благодарственный молебен служили в Трёхсвятительской церкви. То было чудо рук человеческих во славу Божию. Царь в городах чужестранных бывал, российские храмы ведал — один московский храм Покрова-на-рву дивным дивом возвышался. Но столь искусным каменным художеством был заворожён.

— Кружево, чистое кружево! Экий труд волшебный. Кто ж такое сотворил? Что за мастера? Сколь долго трудились?

— Армянские камнерезы, — отвечал митрополит Гидеон. — Будто главного их мастера звали Етиз. Вроде бы в пять лет подняли храм.

— Нам бы таких искусников заполучить! — со вздохом произнёс Пётр. Он был жаден до всякого художества, привечал мастеров, всяко отличал их. Жадность эта с годами росла: хотел Парадиз украсить так, чтобы было всем европейским столицам на зависть.

— Разведай, Феофане, допроси владыку с пристрастностью. Можно ли тех мастеров где сыскать и контракт с ними учинить. Хоть и давно это было, однако же преемство столь славного каменного узорочья не могло пропасть. Чрез детей и внуков сохранилось.

Увы, митрополит Гидеон, духовный владыка княжества, ответить на царские вопросы не смог, ибо принимал всё, как есть, каким досталось, и художника от ремесленника не отличал, считая, что все равны перед Богом и церковью.

Пётр и раз и другой обошёл церковь, сопровождаемый толпой духовных и бояр, трогал лепестки каменных цветов, бормоча: «Эко диво». С резных порталов глядели рогатые головы туров, во все стороны разбегались пояса причудливых орнаментов, не повторявшие друг друга.

Царь подозвал Савву Рагузинского, знатока и добытчика.

— Сыщи-ка мне подобных камнерезных художников. Сказано: из армянских они краёв.

Рагузинский пожал плечами, но ответил, как должно отвечать государю:

— Приложу все старания, ваше царское величество.

В его родной Рагузе, она же Дубровник, было не мало каменных дел мастеров. Они ставили хоромы на манер италийских, клали крепостные стены и башни.

Однако в резьбе по камню, сколько он помнит и знает, не преуспели.

Митрополит Гидеон отправлял службу по-славянски.

— Меч излей, Господи, и заключи всех сопротивных ныне и на ны борющих врагов: побори враги крепостию молитвы Твоея. Ибо Христос наша сила. Студа наполни вражия лица, и многаго бесчестия и срамоты: и да возвратятся вспять... Господи Боже милости, укрепи царя и господаря земли сей непоборимою Твоею и непобедимою силою: воинства же сего укрепи везде и разруши вражды и распри восстающих на державу его...

Пётр глядел рассеянно. Его продолжало занимать каменное узорочье. Есть ведь в неких краях таковые дивные мастера, есть. Вот бы их добыть и представить в Питербурх. Чтобы сработали нечто, подобное этой церкви на зависть и удивление иноземным гостям. Чтобы вот так же ходили, задирая головы, и дивились...

Стряхнул с себя наваждение, встрепенулся и попросил Феофана:

— Сведай у господаря, где ноне визирь.

Отвечая, Кантемир успокоительно поднял ладонь.

— Князь говорит, что турок ещё не подошёл к Дунаю, — перевёл Феофан.

— Ни черта они не знают, — буркнул Пётр. — Скажи, надобно торопиться, не то визирь нас опередит. Зови князя на совет, он ныне главный докладчик.

Кантемир держал речь. Следовало, полагал он, как можно быстрей двинуть полки за Дунай и Серет. Там-де, за Серетом, турок содержит свои главные провиантские склады. Его лазутчики донесли: те склады худо охраняются и их легко захватить и разжиться провиантом. Здесь же, во княжестве его, и урожай не удался, а что уродило, то саранча пожрала.

«Все мастера разговоры разговаривать и резоны разводить, — раздражённо думал Пётр. — Топчемся на месте, парады разводим, а турок подступает». Заговорил:

— Всё едино опередить визиря по сухопутью мы не успеем. Разве что отрядить кавалерию, дабы склады те с налёту захватить. Возьмёшься, Рен?

— Как повелите, ваше царское величество, — с готовностью отвечал генерал Ренне — один из самых надёжных. Его конный корпус был боевитей остальных.

— Коли так, то с Богом, — напутствовал его Пётр. — Князь Кантемир отрядит сопровождающего.

По словам Кантемира, задача была ясна: корпусу надлежало захватить Браилов — базу снабжения турецкой армии.

Совет был прерван появлением двух человек. Судя по тому, что они были беспрепятственно допущены в покои господаря, их здесь знали. Вид у них был истомлённый, лица обветренны, одежда в пыли. Видно, они только что достигли Ясс.

Господарь и бояре встали, приветствуя их. То был князь Фома Кантакузин — ближний боярин господаря Брынковяну и спатарь тамошний Георге Кастриот.