Жестокая конфузия царя Петра

— Подайте коня, — приказал Пётр. — Нету мочи терпеть жар взаперти.

Подвели царскую любимицу, статную арабскую кобылу Геру. Вели её в обозе от самой от Москвы. Пётр время от времени навещал её, потчевал краюхой хлеба, но во всё время долгого пути ни разу не садился в седло. Подбирали лошадь царю по мерке: Гера была редкой крупноты.

Взгромоздился в седло, поскакал вперёд. Сухой степной ветер бил в лицо, нёс по пробитой ногами, копытами и колёсами дороге шары перекати-поля, пугавшие коней. То тут, то там столбиками вставали суслики и тотчас проваливались в норки.

Было легче, способней, нежели в карете. Рядом скакал Макаров.

— Куда как лучше, а, Алексей?

Макаров кивнул. Он привык во всём соглашаться с царём. И вовсе не из подобострастия, нет: просто его повелитель был сполна наделён здравым смыслом.

Впереди вставали и опадали пыльные смерчи. Иной раз казалось, что то — всадники. Но мираж развеивался, и тревога проходила. Кругом рыскали татары, ища поживы, и следовало быть настороже. Конные разъезды выдвинулись в дозор — вперёд и обочь.

Ордынцы не могли причинить большого урону: они были плохо вооружены и предпочитали не иметь дела с регулярным войском. Опасны были своей неожиданностью, лихим стремительным налётом. Один из разъездов им-таки удалось порубить — видно, недоглядели, расслабились, жара замутила мозги.

— Каково скверно! — выкрикнул Пётр. — Глянь-ка, и небеса выгорели.

В самом деле: голубизну выжгло солнце, небо было блёклое, выцветшее. Как выцвела и растительность: была она жёлтой либо бурой. Только колючий татарник как ни в чём не бывало высился вдоль дороги.

— Татарник татар крестник, — заметил Пётр. — Ничего ему не деется, всё снесёт, ровно кочевой татарин. Дик и колюч.

Табуны диких лошадей были ещё нередки. И один такой приняли за татарскую конницу. Когда разобрались, Пётр удивился и посожалел:

— И отколь только корм добывают, бедолаги? Смекай: есть где-то травяные выпасы, разведать бы.

Задумался, рассеянно поглядывая вперёд. Всё сам, сам! Помощники не тороваты раскидывать умишком. Оттого и рад, копи попадётся в окружении придумщик, вроде прибыльщика Курбатова. Или вот серб Владиславич-Рагузинский. Таким ничего подсказывать не надо, сами вперёд заскакивают, радея о государственной пользе...

— Вот они, государь, слева заскакивают! — неожиданно вскрикнул Макаров, да так пронзительно, что Пётр встрепенулся и машинально дал шпоры Гере. Лошадь взвилась и понесла.

Слева рассыпным строем неслась к ним орава всадников числом до сотни. Но уже наперерез им скакал гвардейский эскорт.

Пётр вытащил седельные пистолеты и торопливо стал заряжать их. Страха не было — царь был не из пугливых: на рожон не лез, но и от стычки не уклонялся. А коли приходилось — пёр прямиком на неприятеля.

Волна азарта подхватила Петра. Напрасно Макаров надсаживался в крике, остерегая, осаживая: царь поворотил налево, на ходу взводя курки. Вот уже слышны гортанные крики «Алла, алла!» и дикие завывания — татарва подбадривала себя и устрашала неприятеля.

Казалось, вот сейчас всадники сшибутся... Пелена поднятой копытами пыли на мгновение скрыла обе лавы. Но когда Пётр подоспел к своим, татары были уже далече.

— Эх, нечистый! — царь смачно выругался. К нему с виноватым видом трусил начальник конвоя. Подъехал, вытянулся в седле с глазами, выпученными от страха пред царским гневом.

— Кажись, дремлют твои дозоры! А?

— Кругом виноваты, ваше царское величество. Три шкуры с них спущу. Да нетто за бусурманами углядишь? Их ровно пыль ветром носит.

— Твоё это дело, ты и отвечать должен. Моих драбантов эскадрон от гвардейских полков отделить и в охранение послать. Драгун поболе в дозоры, дабы не зевали.

Подъехал сконфуженный Макаров.

— Нетто заробел, Алексей? — повернул к нему Пётр.

— Конь заартачился, государь.

— Кто из вас артачливей?

— А вам, ваше величество, великий грех рисковать высокоцарскою своей персоною, — осмелел Макаров, видя снисходительную усмешливость Петра. — Я вдогон вас остерегал!

— Я свою персону мог и сам остеречь, да особой нужды не было. А всё же тебе пристойней при мне быть. Хоть и нерасторопен сказался драбантов начальник, а молвил хорошо: татар-де ровно пыль ветром носит. Вот и принесло их ровно пыль да тако ж унесло. Лихие наездники, нашим, за ними не угнаться, — с сожалением закончил Пётр.

Война приблизилась, явила свои первые приметы. Далее будет их всё больше — граница валашская близко.

— Кабы не забыть: письмо заготовь к господарю Кантемиру за собственной моей руки подписанием. Скажу о чём...

Пётр размышлял о будущих своих единоверных союзниках. Было ясно: всяк из них норовит свой интерес соблюсти. Свой, а не общий. И поменее вложить своего в заключённый союз. Оба господаря обнадёживали, подмалывали. Подманывали-обманывали? Один Господь то ведает, он и истину откроет. У него же сердце к союзникам слишком открыто. Пора его прикрывать...

Скорым шагом полки и царский обоз двигались к Днестру. И вот он открылся с крутого берега. И местечко Сороки. Как объяснил толмач, то не птичье имя, а молдаванское слово «бедняк».

Почти у самого уреза воды, насупротив, высится крепость, похожая на круглую шляпу. Глядит она не грозно, как-то приветливо, даже весело.

Открылся и русский лагерь на обоих берегах с налаженной переправой. Многолюдье. Палатки, шалаши, телеги, пушки, кош меж людей и люди меж коней...

Завидели царский обоз: нестройные крики «ура» прокатывались из конца в конец лагеря. Кавалькада всадников скакала навстречу. То были князь Репнин и Адам Вейде, предводители дивизий, дожидавшиеся царя у переправы.

Пётр спешился. Из карет вышли министры, вельможи и вся многочисленная свита, остановив движение колонны. Феофан Прокопович со служками готовился к благодарственному молебну и освящению наплавного моста.

— Ваше царское величество, — князь Репнин почти что свалился с коня под ноги Петру. Багровый от усилий и неловкости, он вытянулся перед царём: — С благополучным, стало быть, прибытием ко границе волошской. Щастие видеть милость вашу в добром здравии...

— Доложь, как дошли, велик ли урон, есть ли в чём недостачи? — нетерпеливо перебил его Пётр.