Жестокеры

Але повезло с характером, чего нельзя сказать про меня. Она боец, настоящий боец. В критических ситуациях ей хватало духу дать отпор. Она с рождения обладала смелостью, твердостью, решительностью, которых так недоставало мне. Это сейчас я изменилась. Научилась защищать – не только себя, но и других. Но тогда… каким беспомощным котенком я была тогда! Я старалась стать жесткой и сильной, но не смогла, поэтому приходилось терпеть. И как раньше я ненавидела свою худобу и длинные руки, так сейчас мне стала ненавистна моя округлившаяся фигура, все эти совсем ненужные мне выпуклости, которые не спрячешь ни под какой одеждой. Я хотела стать невзрачной и незаметной. А еще лучше – той уродиной, которой была раньше. Я даже коротко постригла свои длинные волосы. Мне казалось, что это сделает меня страшнее. И стала носить мешковатую одежду, теша себя мыслями, что в таком виде и с такой стрижкой я похожа на мальчишку. Но признаться честно, это мало помогало.

Мои ровесницы искренне не понимали, что меня так обижает. Летними ночами, с бутылкой пива в руке, сидели они под козырьками подъездов, позволяя парням неумело себя лапать, при этом ахали и томно закатывали глаза. Неужели это ждет и меня? Это омерзительное пьяное дыхание мне в лицо. И пошлые слова, от которых хочется заткнуть уши. Это что, и есть любовь?

Тогда я поставила ультиматум:

«Когда я вырасту, я буду только с тем, кто подойдет ко мне без вот этой грубости и пошлости. Кто будет мужчиной, а не животным. От кого не будет пахнуть сигаретами и пивом. Кто не будет распускать руки, а возьмет меня за руку и защитит от целого мира. Кто за всю нашу жизнь не скажет мне ни одного злого и обидного слова. И никому не позволит обижать свою девочку!»

Я представила себе этого парня – его глаза, фигуру, улыбку. И с отчаянием осознала, что в нашем городке такого человека мне никогда не найти. И во всем мире, наверное, тоже. Таких просто не бывает – кроме как в моих фантазиях. Ну и что, пусть так! Но только не с ними… Я приготовилась всю свою жизнь прожить в одиночестве, периодически отбиваясь от нападок тех, кто – я это знала – не оставит меня в покое.

***

Именно тогда я поняла, что мне нельзя оставаться в этом городе. Эта примитивность, эта деградация, это мерзкое отношение к женщине и женское снисхождение к такому к себе отношению… Сейчас меня это возмущает. Пока еще возмущает. Но через сколько лет я к этому привыкну и стану воспринимать это как норму? А через сколько лет я и сама стану такой же – тупой и ограниченной, возможно, вечно нетрезвой, как те жалкие стонущие девицы у подъезда, ржущие как лошади над чьими-то несмешными пошлыми шутками? Нет, я появилась на свет не для такой жизни – я это чувствовала. Я это знала. Но что если у меня не хватит сил сопротивляться? Сколько лет нужно, чтобы растерять то драгоценное и светлое, чем я наделена от рождения, что во мне есть? Пока еще есть?

Именно тогда я впервые почувствовала на себе смыкающиеся объятия болота провинциальной пошлости. Его тягучую силу, которой так трудно сопротивляться. Многие даже не пытаются этого делать. Но я поняла, что сделаю все возможное, чтобы не дать этому болоту засосать меня.

Я поняла, что себя надо спасать. Именно тогда я и начала планировать свой «побег от пошлости».

«Ничего. Мне осталось доучиться всего три класса. Это не так долго, я дотерплю. А потом рвану из этого города. Куда-нибудь. Куда угодно. Навсегда», – подбадривала я себя.

Я знала одного человека, у которого получилось провернуть нечто подобное. Это была та самая Бунтарка – молодая певица, неформальная красотка, которая бросила вызов всем и вся, всему старому, отжившему и закостеневшему. Которая отстаивала свое право быть собой и жить так, как она хочет. Пусть и за океаном, но Бунтарка тоже родилась и выросла в таком же захолустном городке, как и наш – я это узнала из музыкальных журналов в местной библиотеке. И ей удалось вырваться из болота провинциальной пошлости. О, как я ее полюбила именно за то, что ей это удалось!

Я обожала Бунтарку! Настоящая красотка! Дерзкая и смелая. Она и стала моей первой моделью, когда я снова начала рисовать. Со времен того школьного автопортрета я надолго забросила это занятие и вот теперь снова вернулась к нему. Стены моей комнаты были увешаны карандашными портретами Бунтарки, десятками ее портретов, черно-белых и цветных. Они так раздражали мать, которая (что неудивительно) терпеть не могла Бунтарку. Я же восхищалась ей! Вот на этом рисунке моя певица запрокидывает беловолосую голову. Она изображена в профиль, в ярко-синем свете софитов. И какая красивая у нее линия шеи! А здесь она, со слезами на глазах, поет песню-исповедь о неудавшейся любви – и кажется, мне удалось передать карандашами ее чувства! На другом портрете Бунтарка уже в царских драгоценностях, златовласая, с длинными локонами на прямой пробор, строгая, похожая на средневековую принцессу. Один и тот же человек, одно и то же лицо – и все же такое разное! И как карандаш может удивительно передать, что угодно, если ты научишься с ним обращаться: нежность человеческой кожи, шероховатость бархата, многоцветные искорки в волосах, блеск и глубину глаз.

На примере Бунтарки я открыла для себя красоту человеческого лица, которое так интересно рисовать. И я открыла для себя Человека – такого, каким я восхищаюсь. Красивый Талантливый Человек на всю жизнь стал моим вдохновением, моей любовью, моей радостью, моим ориентиром. Прекрасный человек. Добрый, умный и свободный. Который не мучает людей и животных. Который никому не завидует и не причиняет зла. Вместо этого он поет и танцует, пишет стихи и музыку, дружит и любит. Я хотела, чтобы вокруг меня было как можно больше таких людей. Я сама захотела стать таким человеком.

Но мать по-другому видела мое «светлое» будущее. Она всегда учила не выделяться, не поднимать головы, быть наравне со всеми. Помню, когда я, гордая, принесла в кулачке ту самую премию, которую получила в школе за свой победивший в конкурсе портрет, мать равнодушно посмотрела на меня и продолжила гладить белье. Не поднимая глаз от доски, она произнесла:

– А вот Муся, дочь тети Светы, так ровно умеет шить на машинке. Загляденье! Шовчик к шовчику! И полезное умение в хозяйстве: такие шторы в дом пошила. Сама!

Я молчала, не понимая, при чем здесь Муся, и машинка, и шторы. Мать продолжала:

– Бесполезное умение. Зря тратишь время. Учиться стоит только практическим, полезным в жизни вещам.

Я молчала. Мне совсем не хотелось учиться тем смертельно скучным «полезным вещам», которые мать одобряла. Мне нравилось придумывать и рисовать. Мать разглаживала складку на простыне, яростно давя на нее утюгом. Внезапно она взорвалась:

– Зачем они это делают? Я не понимаю!

Она возмущенно поставила утюг на металлическую подставку. Я вздрогнула от громкого стука.

– Что делают?

– Рисунки эти ваши вывешивают! Деньги детям раздают! Что они хотят им привить? Опасное чувство собственной исключительности? Завышенное мнение о себе? Самолюбование? Самолюбование – это грех! Запомни это!

«А ведь она совсем меня не любит», – промелькнула у меня мысль. – И не понимает».

Мать сжала губы; видно было, что она мной недовольна. Она всегда хотела себе дочь послушную и скромную, сметливую и хозяйственную, понятливую и тихую. Не такую фантазерку, мечтающую изменить мир и победить всех злых и глупых людей, какой была я. Мне по привычке стало стыдно – за то, что я совсем не такая.

– Никогда не надо выделяться, выпячивать себя. Слышишь?

– Я не выпячиваю, – совсем смешавшись от ее натиска, опустив голову, пробормотала я. – Просто я умею и люблю рисовать – вот и рисую.

– Не нужно этого делать!

– Почему? – прошептала я.

– Надо быть как все. Не показывать, что ты чем-то отличаешься. Ясно?

– Почему? – по привычке, впрочем, уже почти совсем сдавшись, но я все же «спрашивала дальше».

Мать вернулась к глажке. Она долго молчала и наконец нехотя, с горечью, выдавила из себя: