Жестокеры

Мы с Нелей находили мало понимания у сверстников. Всю юность мы провели вдвоем. Мать как-то сказала про нас:

– Все дети как дети, а вы с Нелей какие-то особенные.

Но наша «особенность» и непохожесть на остальных нас не особо печалила. Тогда мне казалось, что я навсегда оставила эти переживания в детстве. Слушая вечерами кассеты и подкрепляясь вкуснейшими творожными сырками с изюмом, купленными в соседнем магазинчике, мы забывали обо всем – обо всех наших проблемах, мнимых и явных. Мы были молоды, мы были счастливы. Включая песни нашей любимой Бунтарки, мы с Нелей устраивали импровизированные домашние концерты. Пели мы тихонько, намеренно заглушая голоса, чтобы соседи не услышали и не начали стучать по батарее. А как хотелось спеть по-настоящему, громко и мощно, как Бунтарка! И проверить: такой же ли сильный у тебя голос, как у нее, сможешь ли ты взять ту верхнюю ноту, которую взяла она? Как же хотелось это выяснить! Но в коробках наших домов с такими тонкими стенами, где каждый слышит, что делает его сосед, мы не позволяли нашим несмелым юным голосам развернуться на полную. Не то что Бунтарка! Талантливая смелая красотка! Она никого никогда не боялась. Как же я хотела быть такой, как она. И в то же время дико сомневалась в себе: так ли я смела и талантлива? Смогу ли я так же выступать на сцене? Ведь это так страшно, так невероятно страшно: быть у всех на виду… Наверно, я никогда так не смогу.

Вскоре Судьба дала мне шанс себя проверить.

***

Жить, как раньше – не испытав себя и не поняв свои способности – стало для меня невыносимым. Я поняла, что хочу петь всерьез. Всерьез – это значит уже без Нели и не вполголоса. И не ради развлечения. И главное – не подпевать кому-то, а петь самой. Петь свое – то, что я чувствую сердцем.

Я стала жадно их искать – те песни, на которые что-то откликается внутри меня. Я охотилась за кассетами с такими песнями и после школы, когда была дома одна, включала их без конца. Я разрывалась между необходимостью учить уроки и желанием разучить очередную песню, чтобы потом тихонько спеть ее. Я вставала перед зеркалом… и не могла начать. Мне невероятно мешала моя зажатость. Застарелая привычка стыдиться себя, своего тела. Физически я стала другой, но эти зажатость и скованность никуда не делись. Они с удовольствием поселились в моем новом изменившемся теле и не собирались его покидать. Мышечная память! Я слишком долго была болезненной и нескладной, и тело привыкло так себя вести: прятаться и сжиматься, пытаясь стать незаметным, занимать как можно меньше места. Я поняла это, когда пыталась репетировать перед зеркалом. Я была скована и закрыта. Даже наедине с собой, когда меня никто не видит. А если мне нужно будет выйти на сцену и меня увидят все?

Смешно, но к тому, чтобы сделать из себя другого человека, я подошла серьезно. Чтобы раскрепоститься и стать более смелой, чтобы перестать бояться сцены и зрителей, я записалась в театральную студию в местном доме детского творчества. В спектакле, который мы репетировали, у меня было сразу несколько мелких ролей. И по какому-то невероятному совпадению, была и небольшая вокальная часть. Такая долгожданная возможность спеть, по-настоящему, на сцене, пусть и несколько строк, ввергла меня в состояние паники.

«Боже, как я боюсь», – сопротивлялся внутренний голос.

«Но ведь ты же об этом мечтала!» – напоминала я себе.

В течение месяца до спектакля я репетировала в пустом актовом зале театральной студии. После прогона, когда все уходили домой, я оставалась одна и по несколько раз пропевала свою партию. Со мной не было педагога. Я не знала нот. Я просто включала минус и пела – на слух. Здесь, где никто не мог меня услышать, я впервые в жизни решилась запеть «по-настоящему». Впервые я услышала свой ничем не сдерживаемый голос. И поняла, что до этого, дома с Нелей, это было не пение вовсе, а боязливое мяуканье. А сейчас я отпускала себя, отпускала свой голос. Он взлетал ввысь и натыкался на потолок актового зала, словно этого помещения было мало для моего голоса, словно он хотел вырваться отсюда на свободу и полететь дальше.

В первый раз в жизни я пела в полную силу. И была совершенно счастлива. Это и сейчас одно из моих самых ярких и радостных в моей жизни воспоминаний: в пустом актовом зале дома детского творчества я, юная, впервые пою во весь свой голос, и голос мой звучит сильно и свободно. И да, я верно почувствовала: я действительно могу брать верхние ноты – не хуже Бунтарки! Я в себе не ошиблась.

И я еще кое-что поняла, что-то гораздо более важное. До этого я знала: то, что бушует у тебя внутри, твои чувства и переживания – ты можешь их нарисовать. Теперь я поняла: их можно еще и СПЕТЬ. Я нашла новый способ отпускать на волю то, что во мне накопилось, найдя тем самым новый способ своего освобождения.

***

И вот настал день выступления – на настоящей сцене (в том же актовом зале), перед настоящими зрителями (в основном педагогами этого центра). Но было и несколько незнакомых лиц – я увидела их, подглядывая в щелочку из-за кулис.

Что я помню из своих ощущений? То, что из-за необходимости исполнять несколько ролей в одном спектакле, надо было очень быстро переодеваться. А юбки и рукава, как назло, не слушались. Еще: на сцене у меня жутко дрожали коленки, и я боялась, что это будет заметно зрителям.

По мере приближения сценки с моей вокальной частью паника нарастала. Я боялась, что в самый ответственный момент у меня пропадет голос, и я всех подведу. Такое уже было однажды, в школе, на каком-то мероприятии. Мы по очереди читали обращение к учителям, и когда свою часть должна была произнести я, я открыла рот и вместо своего голоса услышала какой-то слабый хрип. Это не была простуда, и мороженого я не ела перед выступлением. Голос пропал от волнения. Я забыла об этом. А сейчас зачем-то вспомнила.

На вокальную партию я выходила на ватных ногах. Но к моему удивлению, голос не пропал. И слова не забылись. Я спела, быстро забежала за кулисы и только тогда выдохнула. Сердце бешено прыгало в груди.

После спектакля нас ждали аплодисменты, которые мы принимали на сцене, взявшись за руки – как настоящие актеры. А потом мы вышли в зрительный зал. Я увидела, что наша наставница разговаривает с какой-то незнакомой женщиной, которая поглядывала в мою сторону и кивала на меня. Наставница позвала меня к ним. Какое-то время незнакомка с улыбкой смотрела на меня. Я, в свою очередь, смотрела на нее. Высокая, белокожая, неземная, с огромными синими глазами и короткими платиновыми волосами, зачесанными наверх, она была похожа на инопланетянку. У нас в городке я таких не видела и не знала, что бывают такие красивые женщины. Незнакомка оказалась Нонной Валерьевной, преподавателем института искусств из областного центра. Она сказала, что я ее просто поразила. Спросила, как давно я занимаюсь в студии. Я ответила, что несколько месяцев, чему она удивилась. А вокалом я занимаюсь с каким педагогом? Когда я ответила, что никогда не занималась вокалом, что просто люблю петь и пою для себя, Нонна Валерьевна удивилась еще больше. Она внимательно посмотрела на меня и спросила, сколько мне лет и в каком я классе. А потом сказала, что ей нужно поговорить с моей наставницей.

Я стояла поодаль и грызла ногти. Мне было жутко интересно, что они там про меня говорят, но почти ничего не было слышно. Единственное, что я уловила, это слова «инопланетянки»: «У нее есть осмысленность, внутренне содержание» и слова наставницы: «Сомневаюсь. Мама не отпустит».

Наконец, они позвали меня, вконец истомленную ожиданием.

– Видишь ли, – начала Нонна Валерьевна, – твой педагог считает, что тебе еще рано, и я пожалуй, с ней соглашусь… Но я все равно тебе это предложу. Я понимаю, что музыкального образования у тебя нет, но… в тебе самой что-то есть, что-то очень необычное… – Она задумалась на мгновение. – Через месяц мы приступаем к постановке экспериментального спектакля. Это новый формат, у нас он пока, к сожалению, почти неизвестен – я говорю про мюзикл. Ну, это когда актерам надо двигаться по сцене и одновременно петь.

–Да-да, мюзикл. Я знаю, да!

Я выкрикнула это слишком громко и резко, потому что жутко разволновалась.

Нонна Валерьевна улыбнулась.

– Ты знаешь какие-нибудь мюзиклы?

– Да.

В то время как раз был популярен один французский мюзикл, кассету с песнями из которого я заслушала до дыр. Нонне Валерьевне явно понравился мой ответ.

– Ого, – она рассмеялась, – какая молодец! А наш мюзикл называется «Летучая мышь». Я хотела бы предложить тебе принять в нем участие. Считай, что сегодня были твои пробы, – улыбнулась она.

«Неужели это сейчас все правда происходит со мной?»

– Но поскольку ты еще ребенок, мы не можем решить это с тобой сами, без твоих родителей. Смогут ли они отпустить тебя, или приехать с тобой в город …sk? Куда вас поселить, мы придумаем, в студенческом общежитии комнаты есть. Но ты пропустишь несколько месяцев в школе. В общем, вопросов много. Мне нужно поговорить с твоей мамой. Поэтому вот мой телефон, обсудите дома, а прежде всего, подумай сама: хочешь ли ты этого, решишься ли? Лично я считаю, что тебе это вполне по силам.