Жестяная королева

— Это закончится сегодня, — сказала я. — Месть. Схемы. Ложь. Все это закончится сегодня.

Он откинулся на спинку стула, уставившись на меня, как на незнакомку.

— Они придут за тобой. Твоей мамой. Твоей сестрой. Ты дура, что доверяешь им.

— Не большая дура, чем, когда доверяла тебе, папа.

— Они держат тебя за шлюху.

Я не позволила себе вздрогнуть.

— Может, я и была шлюхой, но это было в твоей игре, а не в их. Но не более. Поэтому, я делаю свой последний ход. Это закончится сейчас.

— Никогда.

— Я люблю его. — Мое заявление стерло высокомерие с его лица.

— Нет. — Он выглядел… запаниковавшим.

— Ты пропустил важные моменты в моей жизни. Выпускной в средней школе. Мой выпускной бал. Танцы отца и дочери и дни, когда я возвращалась домой и просто нуждалась в своем отце. Ты пропустил их все, потому что был с ними. — Я указала на его настоящих дочерей на фотографии. — Ты не скучал по моей жизни. И когда я была тебе нужна, когда все, кроме меня, бросили тебя, я была здесь. Ты спрашивал меня, можешь ли ты рассчитывать на меня, и я всегда говорила «да». Я ни разу ни о чем тебя не просила. Я ни разу не умоляла.

Папа не двигался, пока слушал, но с каждым моим словом гнев исчезал из его глаз. В них была та же боль, что и в моих.

— Я люблю его, — прошептала я, проигрывая борьбу со слезами.

Черт возьми, я не хотела плакать, но я любила Эмметта. И я потеряла его. Я потеряла его из-за своего собственного отца. Даже если я никогда не верну Эмметта, я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить его.

— Ты сказал, что держал наши личности в секрете, чтобы защитить нас.

— Да.

— «Тин Джипси» не причинят нам вреда. У них не будет причин преследовать нас. Если. Ты. Остановишься.

Он не пошевелился.

— Если ты причинишь боль им, ты причинишь боль мне. Если я действительно твоя дочь, если ты когда-либо любил меня, если я когда-либо была чем-то большим, чем просто ребенком, которого ты оставлял для случайных объятий по выходным, тогда я прошу тебя остановиться. Я прошу. Я умоляю. Ты прекратишь это?

Он долго смотрел на меня, затем едва заметно кивнул.

— Скажи это. Вслух. Покажи мне, что я важнее твоего клуба. Покажи мне, что ты сделаешь мне этот единственный подарок и будешь таким отцом, каким ты мне всегда был нужен. Оставь их в покое. Пожалуйста. Обещай мне.

Он прочистил горло. Последовавшее молчание было душераздирающим. Пока он, наконец, снова не кивнул и не сказал:

— Обещаю.

— Спасибо. — Я оставила фотографию и папку на столе, встала и направилась к двери, не оглядываясь. Дело было сделано. И прежде чем я скажу что-то еще, прежде чем позволю ему увидеть, как ломаюсь, я постучала в дверь, вызывая охранника, и оставила отца в этой маленькой серой комнате.

Мне удалось не заплакать, когда они меня проверяли. Мне удалось не развалиться на части, когда я вышла на улицу, на холодный воздух, зная, что никогда больше сюда не вернусь.

Зная, что я никогда больше не увижу своего отца.

Я не плакала.

Пока не пошла через парковку и не увидела мужчину, прислонившегося к моей машине.

Эмметт.

Слезы хлынули быстро, одна за другой, по мере того, как я сокращала расстояние между нами. Сколько слез может выплакать женщина, пока не выплачет их все? Миллион? Миллиард? В моем сердце было десять лет слез, и даже пролитая река не освободила бы их.

Я вытерла лицо, беря себя в руки, потому что, какой бы ни была причина, по которой Эмметт был здесь, это, вероятно, не сделает мой день лучше. Я не могла поддаться глупой надежде.

На нем были его фирменные выцветшие джинсы, ткань облегала бедра и ниспадала до потертых ботинок с обтрепанными краями. Под его кожаной курткой была серая толстовка с капюшоном, которую я надевала бесчисленное количество раз.

Мне следовало украсть эту толстовку, когда у меня был шанс.

Он выпрямился, отталкиваясь от машины. Когда я была достаточно близко, он протянул руку, как будто собирался поймать одну из слезинок, но, должно быть, передумал, потому что отдернул руку и сунул ее в карман джинсов.

— Как ты узнал, что я здесь?

— Также, как и всегда, когда знал, где ты, — Его взгляд метнулся к сумочке, зажатой у меня под мышкой.

— Мой телефон.

Он кивнул.

— Почему? — Не то чтобы это меня беспокоило. Мне было все равно, что он следил за мной. Но спросила, потому что прямо сейчас у меня было много вопросов и мало ответов. И я бы взяла все, что он мне даст.

— Воины, — сказал он. — Думал, они могут прийти за тобой.

Поэтому он установил на мой телефон устройство слежения или программное обеспечение, чтобы найти меня.

— Почему ты здесь? — спросила я.

— А ты почему?

Я повернулась и в последний раз оглядела тюрьму. Высокие стены и узкие окна. Неприступные заборы и нерушимые двери.

— Кажется, я только что попрощалась со своим отцом.

И, черт возьми, слезы продолжали литься.

Я ненавидела своего отца за то, что он держал нас в секрете. За то, что лгал мне, маме, Мэй и Ти Джею. Я ненавидела его за то, что он заставлял меня чувствовать себя… хуже. Я ненавидела его за то, что он манипулировал мной.

Я ненавидела, что не могла ненавидеть его так, как должна была.

Это было несправедливо.

Слезы текли ручьем, капая на тротуар рядом с моими каблуками. Только что они образовывали начало моей реки, а в следующее мгновение уже стекали на мягкую серую толстовку.

Руки Эмметта обвились вокруг меня, притягивая ближе, пока я плакала.

Я уткнулась лицом в грудь Эмметта, прижимаясь к нему, позволяя сожалению и боли излиться из моего сердца. Я плакала слишком сильно, чтобы говорить, но надеялась, что он сможет почувствовать мою скорбь из-за страданий, которые я ему причинила.

Он обнимал меня так, как никто никогда не обнимал, и когда я наконец утихомирила слезы, он все еще не отпускал меня.

— Ты взял вину за пожар на себя, — сказала я, слова были приглушены его телом.

— Да.

— Почему?

— Потому что я должен был сжечь то здание дотла давным-давно.

Я зажмурила глаза, крепко прижимая его к себе, желая, чтобы наша реальность была другой. Я хотела отмотать время назад. Я хотела вернуться в те дни, когда сидела на его кухонном столе, пока он готовил мне ужин. Когда мы разговаривали, смеялись, целовались и занимались любовью.