Жизнь замечательных людей по дзэну

Возле кареты стояла девочка нищенка в рубище, и мороз дубил оголенные её посиневшие места, так усердный кучер стегает ломовую лошадку.

— Барыня, помилосердствуйте! Дайте на хлебушек, с голоду пухну! Три дня не кушала, только снег и лёд, снег и лед!

Губы девушки лиловые, едва двигаются, словно им ножки невидимые оторвали.

— Ах ты, негодница! – графиня Елена Натановна Ольшанская возмутилась, топала изящными ножками (а камердинер приоткрыл уже дверцу кареты). – Молодая бесстыдница!

Шляешься без толку по дворам, а приличные девушки в домах терпимости, построенных на мои пожертвования, пользу приносят, как пчелки мед.

Всё у трудолюбивых девушек в почете: лафиты, теплые ванны с пузырьками, шампанское рекой, овощи питательные, фрукты занимательные, колбасы и мясА, дичь в изобилии, а самое главное — общество знатное – господа расфуфыренные, и господа девушек потчуют.

А ты, как тебе не совестно, несолидно, девица, замороженная, с третьёводни не кушавшая, – графиня Елена Натановна Ольшанская укорила и пожурила нищенку, запрыгнула в карету, прислонила озябшие ручки к печурке, искала понимания у огня.

Но, когда лошади тронули с места – красивые, лоснящиеся дорогие лошадки – гордость и краса Замоскворечья, сердце доброе графини не выдержало, слеза скатилась по гриму на щечке – так ледокол прокладывает дорогу к золоту тунгусов.

Елена Натановна Ольшанская приоткрыла дверцу и крикнула по доброте души своей в поучение нищенке (девушка уже осела в сугроб):

— С мороза в тепло иди, а то замёрзнешь, непутевая!

Прояви благоразумие! Дзэн!

С чувством выполненного перед народом долга графиня Елена Натановна Ольшанская отправилась на балет, где балероны ноги поднимают.

ПОТРЯСЕНИЯ

Помещик майор в отставке Анатолий Борисович Карамзин увлекался историей, разведением породистых свиней и искусством, словно подсчитывал последние дни до финальной выставки на Небесах.

Каждый вечер после ужина в горницу Анатолию Борисовичу приходила дворовая девка Глашка в цветастом сарафане, похожая на распустившуюся голландскую розу.

Глашка обычно два часа плясала и пела перед барином – незамысловато плясала и безыскусно пела, но с народной душой, подпрыгивала, взвизгивала, ухала.

Щеки у Глашки румяные, глаза навыкате, а телеса – дородные, справные, потому что Глашка не отказывала себе в еде, и барин не отказывал ей в еде, так породистую свинку откармливают сразу два хозяина.

В субботу перед сном в горницу вбежала жена Анатолия Борисовича помещица Авдотья Никитична, взволнованая, словно её обокрали мыши.

— Вы увеселяетесь, Анатолий Борисович, а в Москве земли трясения происходят – скоро и до нашей Саратовской волости докатятся толчки земли, как на почтовых прискачут! – Авдотья Никитична потрясала Московской газетой «Известия», как веником.

Чепец барыни съехал на левое ухо, а панталоны безобразно несвежие, словно в них земли трясение.

Анатолий Борисович придирчиво оглядел жену, мысленно укорил её и пожурил за несвежий вид, но недовольства не показал, потому что культурный человек, оттого, что – майор в отставке:

— Полноте, душа моя, Авдотья Никитична!

Нам ли чрезвычайно волноваться по поводу Московских потрясений.

Мы живем по своему дзэну, и никакие обстоятельства не заставят меня сменить его на трясение земли в Москве, где медведи по улицам бритые разгуливают.

— Эка, батюшка! – Авдотья Никитична покосилась на пляшущую и взвизгивающую Глашку. — Земли трясения…

— Славная вы, матушка, – Анатолий Борисович с досадой отставил стакан с наливкой, словно провожал молодость в сабельный поход, – но неспокойная, как свинья без кормежки.

Истинное трясение в искусстве – Глашка: трясется, потрясает, и телеса её трясутся – вот трясение, подобного в Москве не видывали!

Дзэн!

ЛУЧИСТОСТЬ

Известная в светских кругах балерина Эвка Мирековна Новак в холодной Москве чувствовала себя неуютно, а в Санкт-Петербурге – подавно, словно в лиф подложили снега.

Но в Польсце денег нет, поэтому Эвка терпела и холод, и грубости пьяных мужланов, и нравственный разврат эстетов, похожих на палки.

Эвку Мирековну охотно приглашали на увеселительные вечера по поводам и без поводов – так охотник любуется уткой.

Балерина посещала мероприятия, танцевала балет (иногда и без одежд), получала деньги за танцы, но хулила устроителей веселья, словно рубила сук, на котором сидела.

— Невежи! Настоящего балета не видите за пьяными грезами!

Вам бы скотское, а не возвышенное птичье!

Однажды, на пирушке в Думе по поводу принятия закона о Возлияниях, Эвка Мирековна перебрала бургундского и излишне ретиво хулила Депутатов, словно они виноваты в падеже свиней в Польсце.

— Ишь, как вас мой танец разобрал, до трясения рук!

Женились бы на приличных девушках, как я, а не на ваших безграмотных бабах, которые ногу выше головы не поднимут, словно ТАМ заклинило.

В балете не смыслите и в балеринах, а в законы лезете, как шелудивые псы в холодильник за колбасой.

Одни депутаты потешались и смеялись над журьбой Эвки Мирековны, другие не замечали пьяную балерину, но находились и те, кто осуждал её слова, словно Эвка не пьяная балерина, а член английского Парламента.

Депутат граф Семенихин Федор Иванович вознегодовал и даже толстыми ножками топал, как пьяный извозчик:

— Извольте любить нас, пани балерина!

Мы вас пригрели, накормили, напоили, денег дали, а вы буяните и поносите нас, как дворовых крестьян.

Из милости вас терпим, хотя вы уже старая для праздников, ищИте себе пристанище в богадельне, где на сто стариков один зуб.

Старички оценят ваши гадости, хотя вы уже не лучитесь весельем!— граф махнул рюмку водки, будто назойливую пчелу отгонял.

Балерина Эвка Мирековна тотчас упала в обморок, но так как её никто не поднимал — Государственные люди не обращают внимания на падеж одной балерины, Эвка Мирековна поднялась и в слезах пошла в будуар (одежды забыла).

В будуаре балерину нагнал депутат радикал граф Сергей Миронович Антакольский, похожий на белую зиму в Ярославской губернии.

Сергей Миронович посадил обнаженную Эвку на колени и успокаивал словами медовыми – так палач успокаивает козу: