Жизнь замечательных людей по дзэну

Граф Петр Александрович лениво рассматривал искусство балерин через золотой лорнет, но тосковал, ах, как граф тосковал, словное потерял веру в золотые червонцы и литературу.

Тоска смутная, неясная, несолидная и худая.

«Всё у меня имеется материальное, но тоскую! Батюшки, как я тоскую! – граф Петр Александрович взирал на приму балерину Евдокию Малиновскую, но не щелкал пальцами, не подзывал со сцены танцорку – лень, да и в тоске балерина не интересовала, словно просроченный вексель. – Думал, что театр тоску прогонит, но ни трепыхание эфира, ни блеск служанок Мельпомены, ни мысли о времяпровождении с ними – не радуют и не уводят тоску.

Кобыле на скотобойне легче, чем мне в тоске!

Дзэн!»

Граф Петр Александрович лукавил, и лукавство немного разгоняло кровь – так в мороз мужик в проруби греется.

Спектакль закончился, господа и дамы пошли к выходу из залы, а граф Петр Александрович в задумчивости взирал на балерину Евдокию Малиновскую, как на пятно на сюртуке.

Балерина Евдокия Малиновская сегодня никуда не приглашена: ни на офицерскую вечеринку, ни в Усадьбу очередного благодетеля, поэтому чувствовала себя оскорбленной и брошенной уткой в Неве.

«Когда же этот лощеный франт богач с золотым лорнетом снизойдет до меня прекрасной и ангажирует на ночь? – балерина Евдокия Малиновская выжидала, не покидала сцену, с надеждой поедала глазами графа Вахрушева! – По долгам пришло время платить за выезд, за шелка, за бархат и бриллианты, а благодетели, словно в болоте сгинули.

Прелестно бы, чтобы господин взял надо мной покровительство, или, хотя бы ужином накормил в ресторации «Париж», или в усадьбу увез на ночной ужин, как Снежную Королеву».

Граф Вахрушев Петр Александрович в тоске рассматривал балерину еще минут двадцать, затем поднялся, поправил фалды сюртука, подкрутил ус, сложил золотой лорнет и почти подарил надежду Евдокии Малиновской, но затем надежду и сжег:

— Тоска! Дзэн! – граф Вахрушев Петр Александрович вышел из залы (даже о порожек не споткнулся, словно видел свою Судьбу с тоской).

ГАРМОНИЯ

В салоне графини Анны Петровны Шнайдер под Масленицу званый вечер, как на Парнасе.

Господа офицеры мило беседуют за ломберными столиками; играют в бильярд; изредка бросают многозначительные взгляды на барышень, а барышни конфузятся, но с довольством отвечают улыбками.

У камина старый граф генерал Шнайдер Антон Семенович рассказывает дамам и старикам историю своей первой любви, когда он еще ОГОГО! коня поднимал левой рукой, а правой преподносил розу цыганке Азе.

Посреди гостиной белый рояль, за роялем ослепительнейшая графиня Козловская Мирослава Ивановна – выгодная партия для достойного Государственного мужа.

Мирослава Ивановна музицирует, а на рояль облокотилась и даровала своё драгоценейшее пение сорокалетняя, но вполне сохранившаяся привлекательная графиня Разумовская Ольга Викторовна, словно канарейку живьем проглотила.

Внезапно в собрание ворвался пухлый граф Безухов Петр Михайлович, словно ураган с улицы занес.

Манишка графа Безухова в бурых пятнах, панталоны порваны на неприличном месте, сапоги забрызганы конскими испражнениями, сюртук мятый, а цилиндр – с дыркой, как честь гейши.

По лицу графа Петра Михайловича блуждает страшная улыбка, а щеки горят, как у больного чахоткой извозчика.

— Господа! Милостивые государи! – граф Безухов торжественно поднял перст в направлении хрустальной люстры (сотню крепостных граф Шнайдер Антон Семёнович отдал за люстру). – Москва сожжена! Дзэн!

Дотла!

— Москва сожжена, а наш Санкт-Петербург стоит, как золотой столп Александрийский! – граф Антон Семенович после продолжительной паузы отметил со стариковским серебряным смехом кастрата. – В природе от одного убывает, а другому прибывает, словно река Нева ворвалась в подвалы с вином.

Гармония! Дзэн!

Москва сожжена дотла!

— Дотла! Дооотла! Дооооооотла! – графиня Разумовская Ольга Викторовна запела чистым хорошо поставленным голосом великосветской львицы!

БАРЫШИ

— Халдей! Водки! Живо! – купец Семен Игнатьевич Кормильцев второй день не вылезал из трактира – кутил с балеринками Альфонсинкой и Мими.

Альфонсинка и Мими поначалу пили шампанское, а, когда во вкус вошли, то – только водку под обильную закуску – так собака выбирает между овсом и куском мяса на ужин.

Семен Игнатьевич не скупился, платил щедро половым, бросал деньги под ноги цыганам, засовывал в корсеты Альфонсинки и Мими.

Литератор, издатель, просветитель Колганов Игнат Парфенович с неодобрением взирал на пир купца Кормильцева – так в голодный год обезьяна скалится на слона.

Желчный, небольшого достатка, худой, в заношенном платье, в стоптанных башмаках просветитель Игнат Парфенович ковырялся в тарелке с пустой кашей, словно искал в зернах жемчужины.

Наконец, литератор не выдержал и обличил купца Кормильцева, словно купил трибуну:

— Вы откровенно пируете, хотя и купеческого сословия, оттого, по природе прижимистый воробей!

Ваша польза для Государства Российского — барыши, пополнение казны, а вы деньги на ветер пускаете, словно они на деревьях растут.

Мамзелькам раздаете, цыганам и ихним медведям жертвуете, а барыш в это время мимо вас проплывает на ладье Харона!

Дзэн!

— Барышни плавать изволят? – купец Кормильцев Семен Игнатьевич в шуме и гаме кабака не расслышал истину слов литератора Колганова. – На ладье?

Половой! Супу нам в бадье, чаю, говядины и пирогов по дзэну!

Я с барышнями мамзельками на корабль ухожу – за свои гуляю! – купец Кормильцев расхохотался и облапил мамзелек, а они с ответным хохотом кидали в него папироски, как и красноречивые взоры.

Просветитель, литератор, издатель Колганов Игнат Парфёнович закусил лошадиную губу, нахмурился тучей и в угрюмой задумчивости жевал кашу.

(Когда же купец Кормильцев с мамзельками и припасами отбыл на пароход, литератор порывисто схватил с его стола початую бутыль водки и жадно приложился к горлышку, убеждал себя, что действует по дзэну.)