Жизнь замечательных людей по дзэну

— Полноте! Полноте, Антонина Александровна!

Я оценил вашу легкость, как у козочки.

Рад бы, да упаду сейчас и заплачу, как баба от бессилья!

— Корнет Оболенский меня догнал бы! Ах, — графиня Антонина Александровна забежала на сельское кладбище, бегала среди могил – то ли не замечала кладбища, то ли в молодой веселости не придавала значения мертвым под землей. – И поручик Голицын догнал бы.

Военные, ах! Они – душки, и в беге соразмерные, словно жеребцы.

— Но не благороднее!

Не умнее, нас, штатских! – граф Виталий Евгеньевич надрывал сердце, но упоминание о подвигах военных, придало последних сил: — Не пренебрегайте полными мужчинами ради подтянутых, как тополя.

Пренебрежение – враг семейного!

Почва улетела из-под толстых ног графа Пристолова, и он рухнул в глубокую могилу, вырытую, вероятно, для крестьянина или для офицера.

Оглушенный, припорошенный землей, граф Пристолова даже не протирал загрязнившееся золотые пенсне-с, а смотрел в далекое небо и повторял, как могильный червь:

— Пренебрег собой, за что и получил могилу при жизни, как Вольтер!

Дзэн! Дзэн! Дзэн!

ОТВРАТИТЕЛЬНОЕ

Графиня Алиса Александровна Польских вышла на Сенную площадь и отчаянно сконфузилась, словно в щеки плеснули холодным огнем.

Около гвардейцев стояли граф Вознесенский Петр Федорович и граф Безухов Андрей Николаевич, похожие в своем величии на каменные столпы.

Молодая гимназистка Алиса Александровна прошмыгнула бы мимо них по своим делам (направлялась к модистке за новыми кружевами), да стеснялась графьев, словно они раздевали её собачку взглядами.

Граф Вознесенский Федор Павлович на прошлом балу в честь китайского посла изволил шутить, подпускать амура к Алисе Александровне, отчего она полагала себя, если и не невестой, то – в полушаге от сватовства – так птичка колибри думает, что она несет в лапках слона.

Сейчас графиня Алиса Александровна отчаянно краснела, придумывала ответы, всенепременно остроумнейшие, когда граф Федор Павлович заметит её и обратится с пламенной речью, чуть неприличной, но неприличной не до крайности – граф не камаринский мужик.

В то же время чувство нарастающей любви влекло графиню к графу, она бы сама подошла, или деликатным кашлем обратила на себя внимание Федора Павловича, но порядочное воспитание не позволяло молодой непорочной девушке скверно вот так и подойти бесстыже, словно она не красавица графиня с приданным, а – торговка семечками, или что ещё ужаснее – ах – торопливая цыганка в красной юбке.

Воспитание гимназическое не позволяло, а душа (и уже тело) требовали, поэтому графиня Алиса Александровна конфузилась, переступала с ножки на ножку, отчаянно потела (спасали духи из Парижа) и чувствовала себя крайне неуютно, словно бедная сиротка на торгах рабов.

«Что, если графья видели меня, знают, что я рядом, но не подают вида, потому что – ужасно! ужасно! – пренебрегают мной, как крестьянской телегой, — Алиса Александровна от неожиданной догадки чуть не упала в положенный обморок, но подумала, что неосмотрительно падать в обмороки, когда никто не подхватит; девушка – не полено около печки. – Непременно заметили, ибо я ярчайшая, меня разве что филин около огня не заметит.

Нарочно на меня не любуются, не глядят, не уверяют в своем глубочайшем почтении, словно я заплаканная корова».

Еще пять минут графиня Алиса Александровна строила догадки по поводу загадочного поведения графьев, распаляла себя, разжигала дурное чувство, которое присуще только людям низшего сословия – ненависть, и, наконец, не выдержала, словно падала с Исаакиевского Собора: подошла к графьям (граф Федор Павлович как раз грациозно сбивал тросточкой снег с цилиндра собеседника), высказала всё, что накипело на робкой девичьей душе:

— Отвратительно, милостивые государи! Низко и омерзительно!

Вы — звери, господа!

Вы – скоты-с! Дзэн!

От переизбытка чувств графиня всё-таки упала на камни головой, а графья в удивлении не среагировали, не поддержали Алису Александровну за талию.

ВЛЕКОМОЕ

«Есть в ней нечто влекомое, воздушное, словно соткали из эфира! – граф Семенов Прохор Михайлович не без робости поклонился молодой красивой графине Хорватовой Сусанне Ивановне, похожей в белом платье на крем-бизе из десерта Парижского ресторана на Тверской. – Утонченная барышня, с понятиями и капиталом, будто золотая антикварная шкатулка младых лет.

Но влечет, завлекает, и сердце моё уже не принадлежит мне, будто его украли цыгане!»

Граф Прохор Михайлович с легким модным грассированием произнес, поглаживая бородку (свою) клинышком:

— Что, милостивая государыня, Сусанна Ивановна, Летний Сад нынче прекрасен, словно его облили серебряной краской?

Погода стоит изумительнейшая, картина Исаака Левитана, а не погода.

Не примите ли уверения в моём совершеннейшем почтении, и не допустите ли до своей ручки и до прогулки, чтобы я с целью приятного времяпровождения прошел с вами по Летнему Саду, где часто ступала маленькая нога поэта Пушкина.

— Вы приглашаете меня на прогулку, милейший граф Прохор Михайлович? – графиня Сусанна Хорватова внимательно до неприличия осмотрела графа с головы до мысков лакированных штиблет, и обратно – до донышка цилиндра, словно искала в нем отгадку на старинный еврейский вопрос – «Допустимо ли в краску для кипы добавлять деготь?»

Девушка расхохоталась молодо, задорно, откинула головку назад, устремила личико белое к небу, а губки, губки алые – круасаны с земляничным джемом.

Граф Прохор Михайлович слегка досадовал, хотя не видел объективную причину для своей досады, словно наступил в неприличное от коровы, но корова же не виновата.

— Граф, вы важный, в орденах, красивый собой и статный, как Государственная палата, – графиня Сусанна Хорватова нежно положила ручку (белая лайковая перчатка из дорогих) на плечо графа Прохора Михайловича (графу показалось, что Сусанна Иванова слегка сжала его плечо, более чем по-дружески). – Экий вы непостижимый, будто катакомбы в Аджимушкае.

Я бы с радостью составила вам компанию в прогулке, мы бы уточек покормили суфле, но, в глубочайшем сожалении вынуждена вам отказать, хотя и не прачка.