Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

Мария-Анна, которая естественно разделяла энтузиазм всего города, однажды возымела желание учиться у него играть на этом инструменте. Мэтр Грампэн беспрекословно дал свое согласие.

Mapия-Анна без замедления отправила свою гувернантку за Афанасием; тот прибежал, будучи сильно польщен приглашением мадемуазель Грампэн. В цене урокам вскоре согласились, Mapия-Анна была прекрасно одарена музыкальными способностями и делала быстрые успехи.

Как мы уже сказали, ей было пятнадцать с половиной лет, и она была уже хороша собой; ему шел двадцать второй год, и он был красивый юноша; проводя целые часы вместе, рядом друг с другом, пожимая руки (гувернантка хотя и присутствовала при уроках но если не была больна от обжорства, то спала), Мария-Анна и Афанасий приметили, что игра на теорбе не составляем абсолютного счастья на земле, и что есть также любовь, которая имеет право на почетное место.

Однажды Афанасий осмелился взять поцелуй, на другой день два, на третий – без счета.

На четвертый день гувернантка спала, по своему обыкновению, как сурок. Но она могла проснуться; оставив ее в покое на стуле, наши влюбленные перешли в соседнюю комнату, – в спальню Марии Анны, – прелестную маленькую комнату, с кроватью покрытую белым…

О, какая сладостная дрожь овладела учителем, когда он приблизился к этой постели! Марияне видала ничего, не думала ни о чем; она находилась в одном из тех восторгов чувства во время которого, по живописному выражению одного знаменитого синего чулка «если бы разрушился мир, они сожалели бы об одном, умирая, что не кончен начатый поцелуй…» Но вдруг – о чудо! – ничего не разрушилось около них, – внезапно вырвавшись из страстных объятий молодой девушки, Афанасий отскочил на два шага, угрюмый, бледный, с устремленными глазами на портрет висевший над изголовьем постели. То был портрет матери Марии-Анны.

Милая женщина! Она сделала все, что могла после своей смерти: она один раз спасла свою дочь!..

Афанасий знал госпожу Грампэн; он даже припомнил в эту минуту, что будучи еще совсем маленьким, однажды он плакал на улице, потому что отец побранил и даже высек его. Г-жа Грампэн встретила его, взяла на руки, поцеловала, и чтобы успокоить принесла к колыбели дочери, где накормила пирожным и конфетами.

И перед портретом этой то доброй женщины он хотел совершить с ее дочерью самый недостойный поступок.

– Что с вами? – прошептала Мария Анна, удивленная сдержанностью своего возлюбленного.

– Я… – бормотал он, устремив взгляд свой на изображение и говоря так, как будто мертвая могла его услыхать. – Я прошу у вас прощения, но клянусь вам этого со мной больше не случится…

– Чего? Чего не случится с вами?..

– Оскорбить вас! Я сознал: я слишком беден, чтобы быть вашим мужем, а увлечь вас ко злу с моей стороны было бы преступлением… Прощайте Мария Анна, – прощайте навсегда!..

И Афанасий скрылся.

На другой день он уехал в Париж.

«Только позже, – рассказывала Марион Делорм впоследствии, – я поняла сколько было здесь добродетели, даже героизма. Потому что совершенно расположенная по инстинкту, я была слишком невинна, а следовательно невежественна в том, что он называл злом, одно только верно, что я очень опечалилась, когда мой учитель на теорбе покинул Шалон, так печальна, что с отчаяния я только написала к моей крестной матери, графине д’Эвремонт, которую я никогда не видывала, но с которой я не переставала переписываться, когда вступила в возраст, – что я смертельно соскучилась в Шалоне, и что она будет до невозможности любезна, если пригласит меня провести несколько дней в Париже. Ответ графини не заставил себя ожидать. Она отправила преданного лакея в Шалон вместе с письмом, в котором писала отцу, что ей будет приятно видеть меня близ себя четыре или пять месяцев.

«Батюшка колебался исполнить желание графини д’Эвремонт, но видя радость, которую я не скрывала, когда читали письмо моей крестной матери, он решился победить свои тайные предчувствия.

«– Поезжай, малютка, в Париж, если тебе это приятно, – сказал он целуя меня, – но не оставайся там долго, если хочешь застать меня живым по возвращении.

«Я обещала, что отсутствие мое не продолжится долее пяти месяцев, и вероятно, сдержала бы обещание, если бы через три недели моего приезда в Париж не получила известий о скоропостижной смерти моего отца. Я искренно плакала, потому что любила его. Но я была свободна, богата… Я любила удовольствия. Я осталась в Париже. Чтобы покончить с Афанасием Лемудрю, я должна сказать, что надежда встретить его, значила ничто в моей радости при отъезде в Париж. Но увы! точно также, как сравнивая столицу с моим родным городом, я находила последний самым отвратительным городом, какой только существовал в мире, так и мой шалонский музыкант, в сравнении с блистательными вельможами, которых я каждый день видала в отеле Сент-Эвремонт, показался мне не то чтобы дурным, но жалким, что гораздо хуже…»

Бедный Афанасий – стоило быть добродетельным!..

* * *

Но однако Марион Делорм встретила своего маленького музыканта; только об этой встрече мы расскажем позже….

Графиня с очень умеренным намерением ждала свою крестницу. На самом деле, чем могла быть эта дочь экзекутора, воспитанная в провинции? Какой-нибудь краснолицей, застенчивой неловкой дурочкой. «Я позабавлюсь ею неделю, – думала графиня, – и поспешу отправить на ее родину.»

Графиня ошибалась. Мария Анна в шестнадцать лет всего менее была застенчива и глупа. Высокого роста, смуглая лицом, с черными волнистыми волосами, которые при голубых глазах придавали ее лицу странную прелесть. Она представилась без смущения, отвечала на все вопросы без жеманства. В самый вечер ее проезда в отеле д’Эвремонт был приём; дочь экзекутора была предметом общего внимания и ни мало не удивлялась.

Она имела безумный успех; на другой день только и было разговоров, что о крестнице графини. Последняя поздравила Марию-Анну.

– Знаешь ли, моя милая, что ты прелестна,– сказала она ей.

– Вам нравится так говорить, матушка?

– Нет, честное слово! Я никогда не подумала бы, чтобы Шалон мог произвести такую прелестную и умную личность, как ты. Ты на верном пути, милочка.

– Руководимая вами, я была бы очень несчастлива, если бы осталась на правильном пути.

Остается узнать о каком пути-дороге говорила г-жа д’Эвремонт, потому что судя потому, что рассказывают о нравах этой дамы, мы полагаем, она вела не в рай.

А эти нравы, – больше чем ветреные, – не имели ничего необыкновенного в то время. Париж, в царствование Людовика XIII, был клоакой разврата, которая непонятно как могла породить тот великий век, который дал миру Декарта, Паскаля, Расина и Мольера. Разврат, дошедший до апогея; роскошь во что бы то ни стало, даже ценой стыда и крови; притворство и экзальтация чувств, смешной и дурной вкус в разговоре и одежде – таковы суть малейшие недостатки этой эпохи, того города, который Скаррон так изображает смелым пером:

«Домов там смешанная груда,Навоз и грязь лежат повсюду,Мосты, дворцы, монастыриИ лавки грязные внутри.Там бездна черных, красных, рыжих,И честных женщин и бесстыжих, —Измен, убийств и слез немыхИ литераторов кривых,Без денег в пудре есть вельможи —Воров, пажей, лакеев тоже,Сержантов, страшных для иных,И фанфоронов пресмешных,Колясок, лошадей и шума…Таков Париж!..

Но нам скажут, что при Людовике XIII был Ришелье… На самом деле Ришелье оказал Франции великую услугу, подавив аристократию. Но больше занимался отрубанием голов, чем очищением душ; он казнил высокомерие, а не распутство. Притом же у кардинала тоже были свои страсти и пороки. История Марион Делорм служит тому доказательством. Марион была одной из любовниц кардинала.

Наконец, Мария-Анна, хотя и родилась от честных людей, в себе самой носила все задатки куртизанки.

Первые три месяца своего пребывания в отеле Сент-Эвремонт Мария Анна была довольно спокойна. Она так еще недавно получила известие о смерти отца, которое действительно ее опечалило. При том же, как ни были лишены принципов постоянные посетители графини, он не хотели слишком скоро вести свои дела с её молодой крестницей…

Приезд Жака Валле Дебарро изменил все.

Дебарро, хотя был еще очень молод – всего двадцати пяти лет – уже давно отличался своим эпикуреизмом и связью с распутным и скептическим поэтом, Теофилом де Вио, которого он не замедлил превзойти, если не талантом, то безверием. Дебарро не верил ничему, кроме наслаждений. У него было состояние, ему, стало быть, было дозволено приносить жертвы своему богу. Красивый, изящный, веселый, умный он сразу понравился Марии Анне. Со своей стороны с первого взгляда на молодую девушку, он отметил её, как свою очередную жертву.