Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

– Мне будет очень приятно увидеть его, – произнесла Марион.

– По причине его успехов? – насмешливо возразил Дебарро.

– Где живет он? – продолжала молодая женщина, не ответив на вопрос.

– Не знаю; но чтобы обязать вас, я узнаю сегодня же, а завтра он будет у вас.

– Благодарю. Только я прошу вас, не говорить ему, что Марион Делорм…

– И Анна Мария Грампэн из Шалона на Марне одно и тоже лицо… Хорошо! хорошо!.. хотят насладиться нечаянностью этого господина, который знал вас девочкой и найдет прелестной женщиной!.. Признайтесь, Марион, у вас был какой-нибудь роман с этим музыкантом?

– Во всяком случае, мой милый, вы лучше чем кто либо знаете, что если и был роман, так он дошел только до предисловия.

– Это правда. Я шутил!.. Наконец, я повторяю вам, что завтра от полудня до двух часов вы можете рассчитывать на визит г. Лемудрю.

– Рассчитываю.

На другой день она ждала с таким действительным нетерпением, от полудня до двух часов, посещения ее прежнего учителя, что когда ей доложили о приезде Афанасия Лемудрю, она почувствовала как сильно забилось ее сердце.

Пребывание в столице не повредило молодому профессору; талия его развилась, его походка стала изящной и грациозной. Марион нашла, что он стал гораздо лучше, чем был в Шалоне.

При виде ее он остановился как бы пораженный громом.

– Вы! – воскликнул он.

– Да, я, вам неприятно меня встретить?

– Неприятно?.. о нет!.. но я не могу понять…

– Что вам непонятно? Что Мария-Анна Грампэн сделалась Марион Делорм? А если я скажу вам, что вы много значите в этом превращении?

– Я? каким образом?..

– Я вам скажу, когда вы объясните мне, почему вы бежали из Шалона, как будто за вами гнался дьявол. Но прежде всего, сядьте… Разве вы спешите куда-нибудь?

– Нисколько.

– Итак, садитесь, и поговорим как друзья… я надеюсь, что мы друзья?

– О, да!

Сидя на кресле и продолжая разговор, Марион своей малюткой-ножкой придвинула к себе складной стул на котором уселся Афанасий.

Наступило молчание.

– На самом деле, почему вы меня так скоро тогда оставили?

– Потому что…

– Признайтесь, потому что вы меня любили, потому что вы догадались, что я неравнодушна к вам, и что вы боялись последствий?.. Итак, мой друг, вот почему я теперь Марион Делорм. После вашего отъезда я соскучилась в Шалоне, я приехала в Париж к моей крестной матери, графине де Сент-Эвремонт… у нее я встретилась с Дебарро… он ухаживал за мной, я его слушала…

– Увы! – вздрогнул Афанасий.

– Да, улыбаясь, – продолжала Марион, – ваша добродетель только замедлила мое падение…

– В пользу другого?

– В пользу другого… что однако не мешает быть вам первым виновником этого…

– Я?..

– Конечно! Вы так странно учили меня музыке…

– Мадемуазель!..

– Странно, не значит неприятно… Что за недостатком одного профессора, который в ту минуту, когда я начинала понимать, бросил свои уроки, я отправилась просить их у другого.

– Увы! – снова вздохнул молодой человек.

– Я не делаю вам упреков.

– Но я сам упрекаю себя!.. Сознаюсь, я был слишком добродетелен!..

– О! о!.. Разве бывают когда-нибудь слишком добродетельными?..

– Конечно, когда приходишь к убеждению что добродетель ни к чему не послужила. Но для чего этот портрет был в вашей комнате?

– Какой портрет?

– Вашей матушки.

– Какое же отношение имел он?..

– Какое отношение?.. Но он смотрел на меня своими большими глазами, испускавшими пламя.

– И это испугало вас? ха! ха! бедняжка!.. Нет, мой другой учитель не похож на вас: в присутствии портретов всех моих предков он не поколебался научить меня… ха! ха! ха!

Марион смеялась как сумасшедшая; Афанасий также смеялся, хотя внутренне он быть может был того мнения, что дочь экзекутора сделала слишком быстрые успехи со своим вторым профессором. Афанасий Лемудрю был человек отсталый от века, а потому удивлялся тому, что молодая девушка насмехалась над тем, что должно быть уважаемо.

Но Марион была так прекрасна! И притом же если некогда он был слишком добродетельным, то быть таким же теперь было бы слишком глупо. Афанасий должен был понять, что был позван не без причины.

Он стал на колени перед Марион, нежно сжал ее руки в своих и смотря ей в лицо, проговорил жалобным тоном:

– Итак, вас больше нечему учить?

– Кто знает! – возразила Марион. – А вы обедали? – спросила она, вставая.

– Нет.

– Хотите пообедать со мною?

– С удовольствием.

Марион позвонила в колокольчик. Явилась Тереза, ее первая горничная, с каким-то особенно странным видом.

– Тереза, два прибора. Господин обедает со мною.

– Сию минуту.

– И ты, Тереза, будешь прислуживать нам.

– Очень хорошо, сударыня.

Они обедали, или лучше сказать, казалось, обедали, сжав колени с коленями, забыв, что у каждого есть рюмка, и выпивая из одной, а когда Тереза обертывалась спиной – их губы сливались в долгий поцелуй.

О прошлом ни слова; в прошлом были сожаления, только радость в настоящем и будущем.

– Хотите ли вы дать мне еще урок? – спросила Марион за десертом, делая ударение над словом урок.

– О, сколько вам будет угодно!

– О! сколько мне будет угодно?.. Уверяют, что в Париже у вас много учениц и самых знатных?..

– Они всегда будут позади вас.

– Мы увидим.

Они были одни в самом восхитительном будуаре… Афанасий сгорал желанием искупить излишнюю добродетель… Марион сгорала жаждой мести… Но внезапно отворилась дверь в коридор, которую Марион считала вечно запертой, и в комнату вошел Дебарро.

Против воли Марион вскрикнула от ужаса при неожиданном появлении любовника; профессор поспешно скрылся в туалетной комнате. Между тем Дебарро, совершенно спокойный, поклонился молодой женщине, сладострастный беспорядок которой он рассматривал с минуту, как знаток.