Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира

Затем, когда царь ещё не оправился от удивления, вызванного этой неожиданностью – в которой, впрочем, для него не было ничего неприятного – она отбежала на несколько шагов и крикнула:

– Ну что, ваше величество, разве я сломалась в ваших объятьях?

Пётр покраснел до ушей. Бывают моменты, когда даже самый суровый вояка может смутиться. Придя в себя, он засмеялся и погрозил Марье пальцем:

– Похоже, княгиня, вы дали мне хороший урок? – воскликнул он.

– Может быть, – уклончиво ответила она.

– Но одного урока явно недостаточно, моя дорогая! Совершенно необходим второй!

– Вы действительно так считаете?

Пётр шагнул вперёд. Она попятилась.

– Куда же вы, княгиня… – пробормотал царь едва ли не умоляющим голосом.

– Ах, чего же вы хотите? Ведь у меня слишком тонкая талия! Прощайте, ваш величество!

И она убежала.

Но бегство её было подобно бегству нимфы Виргилия – с уверенностью, что её обязательно догонят.

И царь, разумеется, догнал княгиню. Только уже не в парке, а в её апартаментах.

* * *

Мы рассказали вам о приёме, использованном Марьей Даниловной не затем, чтобы вы, милые дамы, подражали ему, а только как пример того, на что способна решительная женщина вроде княгини Гамильтон.

Марья всё рассчитала правильно; то, что шокировало бы натуру тонкую, деликатную, должно было увлечь темпераментную, грубую личность, какой и был царь. Поэтому она его заинтересовала. А у любого мужчины, каким бы он не был зачерствевшим, всё равно есть уязвимое место – это его самолюбие. И у Петра I его было предостаточно, как, впрочем, у любого потомка Адама.

– Значит, ты любишь меня? – спросил он через несколько часов у Марьи.

– Да, конечно, ваше величество! Я полюбила вас с первого взгляда. Ведь вы так прекрасны!

По правде говоря, Марья Даниловна не лгала. Царь, достигший сорокасемилетнего возраста, был довольно привлекательным. Высокого роста, смуглый, с черными глазами и живым взглядом; у него было выразительное лицо, хотя и часто искажавшееся конвульсивным тиком, оставшимся после яда, которым его пытались отравить в детстве

Короче говоря, неожиданное начало их связи позабавило царя и польстило его самолюбию. Марья же, сумевшая ловким трюком поймать царя в свои сети, позаботилась о том, чтобы он подольше оставался в них. На протяжении двух последовавших месяцев не было ни одного утра, чтобы он не посетил её. Неоднократно Пётр открыто, без малейшего стеснения, проявлял на людях интерес, который он испытывал к княгине. Во время приёмов он постоянно отпускал комплименты её красоте или её туалетам, и то и дело отвлекался от важной беседы, чтобы полюбезничать с ней…

Разумеется, отношение Петра к Марье не могло остаться незамеченным императрицей; слишком гордая, чтобы показать озабоченность очередной связью мужа, она делала вид, что ничего не замечает. Тем не менее, поведение Марьи Даниловны становилось всё более вызывающим, всё более раздражающим императрицу. Можно было подумать, что она не только наслаждается изменой царя, но и испытывает удовольствие , насмехаясь над его супругой.

«Что такое я сделала этой женщине, чтобы она так сильно меня ненавидела?» – то и дело думала Екатерина.

Только перед Меншиковым императрица переставала сдерживаться и открывала всё, что было у неё на душе. При этом, среди её жалоб и слёз иногда проскальзывала жажда отмщения. Известно, что даже самая добрая натура может устать от страданий…

Но каким образом отомстить негодяйке? Меншиков предлагал использовать яд… Как человек старой школы, он считал, что все средства хороши, чтобы уничтожить врага…

Но Екатерина с возмущением отвергла этот способ.

– Я уверена, что небо придёт нам на помощь! – говорила она. И затем, вспоминая свой сон, она то и дело повторяла: – Я задушу эту змею!

Слабая надежда на помощь небес появилась у императрицы в сентябре, когда княгиня Гамильтон, заболевшая, как стало известно, злокачественной лихорадкой, оказалась в постели. Но при этом, она упорно отказывалась от услуг доктора.

* * *

Князь Меншиков, исполнявший обязанности губернатора Петербурга, во время пребывания двора в Петергофе, был вынужден каждое утро уезжать в город, чтобы проследить за соблюдением порядка в столице. Эта поездка была скорее прогулкой, так как дворец в Петергофе был связан с городом прекрасной дорогой. Экипаж, увлекаемый тройкой, преодолевал дорогу примерно за час.

Однажды утром, когда он одевался, готовясь в дорогу, ему сообщили, что с ним хочет поговорить полковник Луи Экхофф.

Вежливость никогда не входила с число добродетелей князя.

– Полковник Экхофф! – воскликнул он. – Что ему нужно? Мне некогда разговаривать с ним! Пусть зайдёт позже!

– Простите, князь! – произнес Экхофф, появившись на пороге, – но у меня нет времени на повторный визит. Я обязан находиться на службе в Петербурге. С позволения вашей светлости, я быстро изложу причину моего появления здесь.

Полковник Экхофф, к которому благоволил сам император, говорил так серьёзно, что Меншиков решил выслушать его.

Он отослал слугу и, предложив кресло посетителю, остался стоять, продолжая одеваться.

– Ладно! Так в чём дело, полковник?

– Речь идёт об одной преступнице, которую я должен отдать правосудию.

– О преступнице? Какой преступнице?

– Когда-то её звали Марья Даниловна; сегодня она известна как княгиня Гамильтон.

Не успел Экхофф продолжить свой рассказ, как Меншиков резко повернулся к нему и, подойдя вплотную, уставился на офицера сверкающими глазами:

– Княгиня Гамильтон! Вы шутите! Не иначе, вы называете преступлением обычные женские проделки!

– Ваша светлость, княгиня Гамильтон действительно совершила несколько преступлений. Добавлю, что это самые отвратительные преступления из всех известных в нашем мире. Короче, если вам будет угодно выслушать меня, я готов предоставить вам все необходимые доказательства.

– Если мне будет угодно! Да я готов выслушать вас с самым трепетным вниманием! Говорите же, говорите!

И Луи Экхофф начал свой рассказ.