Журнал День и ночь

«Да, да, — соглашался Василий Петрович, — чему быть, того не миновать». Он вспомнил вдруг птицу, которую видел мальчишкой в деревенской глуши — брызгая кровью, она бегала по двору, а её голова лежала в корзине.

И он понял, что тупик бесконечен, что судьба ведёт одинаково сразу во всех временах, потому что по множеству тропинок к могиле движется один человек — её будущий хозяин…

Василий Петрович пошёл на кухню, выпросил у дежурного чаю и развёл в нём дозу снотворного, способную свалить лошадь. Был день, который февраль занимает у марта. Наблюдая это воскрешение на заднем дворе, Леопольд Юрьевич равнодушно вздохнул: «Во сне возможно все, только поправить ничего нельзя».

На столе зевал циферблатом телефон, беременная секретарша штопала рыбьей костью рваные колготки, и тускло светились глазницы ассистента, в которых не было ни прошлого, ни будущего, а от их настоящего замертво падали птицы…

г. Москва

Арина Романова Я — зерно

Когда на экране сотового высвечивается твой номер, мой пульс спокоен. И сердце в покое. Нет, я не путаю любовь с кардионеврозом, просто то, что считала поэзией Обернулось суровой прозой. Вот только не надо слушать Мальмстина. Не делать дыхания искусственного любви. Не возвращать ей ушедшей силы. Нет нужды воскрешать, делать из неё зомби, оживлять то, что душу уже не питает, то, что жизнью её не кормит. Но, Все же я — не беглец какой-нибудь. Столько пройдено. Столько понято. Просто — храброй безумству спой и дальше — до самого-самого края, и загляни туда, что там — за? Боже мой, боже. Ещё дороже. Такие родные — твои глаза… Расставляю ловушки для снов, зеркальцем карманным ловлю лунных зайцев, лунный свет серебристой пыльцой оседает на моих пальцах. Из песочных часов тонкой струйкой течёт время — песок. Просеиваю пустыню. И разглядываю, разглядываю пустое решето: дата, имя и — иже с ними. А на балконе моём целуются голуби, увеличивая количество любви в мире. Я не знаю сама — чего мне хочется, пустоту этой ночи какими наполнить мечтами? … Надо мною утробно хохочет безголовая языческая Буабо. Она видит меня насквозь — сосками. Такая жара… жарит и жарит, расплавлены мысли, изжарены чувства — пусто… Хочется грозы всеочищающей, чтобы молния вспорола небесный занавес косо, и гром зарыдал из-за туч, как в трагедиях греческих хор многоголосо. И тогда — я заплачу из-за всех своих масеньких трагедий, подчиняясь зову, и, вторя хору: Amore, ami, amaretto, amore! Ом! Аум! Аминь! Зной иссушающий, смойся, исчезни, сгинь! Но парит и парит, на лбу — испарина Я — пария Я — рифма непарная. Превозмогая сплин, пересиливая сон. Я притягиваю руками молнии — пусть предназначенное свершится вовремя. Я призываю гром, пусть то, чему быть — сбудется, отмолю, если получится. А, впрочем, неважно, что будет потом. Выбираясь из плена собственных Элевсинских мистерий, учусь не бояться тени, не выставлять ей счёт и не устраивать истерик. Но, грозовой тучей, собирает громы на мою голову тайна, сотрясая устои моего мира, а в нём — меня, вторгшаяся в мою жизнь, своей закономерностью случайной. Строгий судия, он же — палач, прямо в ухо твердит: «Пленных — не брать!» И я придумываю: в оправдание, что бы такое ему, а заодно, и себе соврать? И, тогда, тень, испугавшись меня, убегает прочь. И, в тот же миг — заканчивается Мой День, и начинается Моя Ночь. Теперь я буду Персефоною-Корой бродить в потёмках собственных подземелий, собирая корни нездешних трав для воскрешающих меня зелий. И мой звонкий смех превратится в беззвучный плач потому и не услышит его, и не смилуется мой палач. А, когда иссохнут потоки слёз, в бесконечной ночи, ночи без сна, воплощая в реальность, самую сладкую из грёз — в мою жизнь рассветом ворвётся весна… Начинается период Великого оледенения В моей личной Новейшей истории, миллионам лет равен этот день, каждая секунда течёт тягучим тысячелетием. Бабочкой, согретой слезами смолистых сосен, застываю, в янтарь оправленная, собрана пыльца с трав медоносных, а крылышки — для полёта расправлены. Нет! Я лучше уподоблюсь Тоту и сыграю в шашки с самой Селеной, выиграю часть её свечения — в дар получу эпагомену и отпраздную новое рождение. Я по-своему перечитаю все мифы, тексты пирамид и саркофагов, путешествуя, не вставая с кресла, побываю, помолюсь во всех храмах. Устремляю свой взор к небу — их глубинной памяти всплывает: «Я живу и расту в Непри», возрождаюсь и умираю. Я — зерно, Я — не исчезаю. Аригато дзайсё! Спасибо иллюзиям! Вы мне были и другом, и мужем, и музами. Умела видеть только то, что хотела. И слышала только то, что хотела. Выхватывая между строк, как кошка, уворованный сладкий для слуха кусок. И то, что совы совсем не то, чем они кажутся — К общей выгоде для меня обязательно свяжется. Но так случилось, что этот лес, это небо и эта река меня возвращают к самой себе издалека. Издалека-издалёка я возвращаюсь к себе, возвращая себе вся и всё. Аригато дзайсё. Начинаю новую жизнь с понедельника. Мой понедельник начинается в среду, где-то — ближе к обеду. Составляю план дел, и, ему строго следуя, с презрением к лени — тружусь до победы я. По выходным — молитвы и медитации, все пустые иллюзии — под контролем у рацио. Невротичность собственной личности спрячу Богу за пазуху. ... В среду, после обеда. по пути на работу размышляю о Дао физики Копры, но, на беду, оглянулся мне вслед такой красивый мужчина, и я, обернувшись в ответ, По-кошачьи изгибаю спину. Тьфу-ты!!! Вот ведь — Евино семя, нашла же время! Но именно этот факт поднимает мне настроение.

г. Анжеро-Судженск

Айрат Бик-Булатов На солнечной странице букваря

Платье белое милой я вышью, Рукодельник, волшебник, поэт, И отправлюсь серебряной мышью В первый раз открывать белый свет… Где живёт моя милая донна? Может быть в тридевятых дворцах, И бездонная чаша — корона Утопает в её волосах. Не для нас те дворцы возводили, Зря на зуб я пытал их замок. В сельской школе, слыхал, возродили Злые дети живой уголок. Вот туда мне прямая дорога, В клеть войду стар и седоволос, Там меня мальчуган худоногий Приподнимет за розовый хвост. Весь от страха сожмусь, как зародыш, Часто лапками я засучу, И воскликнет пацан: «Ого-го, мышь!» И отправят меня к ветврачу. Что-то белое вколют под сердце, И когда наконец-то усну, То увидеть смогу, как невеста По дорожке взойдёт на луну. Я за ней никогда не поеду, Тонко плакают капельки с крыш, Просыпаюсь в квартире соседа — Я — поэт, я — волшебник, я мышь! Милиционер остановил меня, полного чемоданом, а ну-ка, Де, предьявите, документики, товарищ иногородний. С какою целью в Москву, де, пожаловали, к кому, как Долго планируете пробыть в столице нашей Родины? А я — тщедушный — прижимал чемоданчик к коленям… Смотрел на него, и глаза свои мне мерещились синими. Я, геолог, знаете ли, я всю Сибирь исколесил, а нынче из самой Последней иду экспедиции, вот, не хотите ли, шпаты! И предъявил ему сад из прекрасных каменьев, Аккуратно сложенных вдоль бассейна всего чемодана… Я видел, милиционер, смотрел на меня обескуражено. Мой чемодан был распахнут, и пасть чемоданья мне закрывала колени… А из неё торчали ненужные государству шпаты… И глупо смотрел на меня человек, он был бесхитростный и неуклюжий, Как первый гений… От рождения я не стал поляком, И чехом не стал, и негром, И девочкой, и инвалидом с рождения. В одиннадцать лет — я уже фигуристом не стал, Не стал я танцором балетным, В семнадцать лет — дирижёром не стал, В двадцать девять — геологом, Физиком, химиком, холостяком, А позже — не стал я ни разу не разведённым, Не стал монархистом и коммунистом не стал, Коллекцию марок не стал — а думал, что стану Копить, умножать для себя, вместо денег и славы. Я говорю лишь о том здесь, кем стать уже поздно, Не поздно — собаководом и садоводом, И эмигрантом не поздно, и репатриантом, И в Бога уверовать, выучить два монолога Из «Гамлета» — тоже вполне ещё Я в состоянии. я в состоянии сна. А вот — я в состоянии страха… Я в состоянии смеха и удивления… Я в состоянии гнева… Я в состояньи Любви — Я несчастный. Счастливый. Я от рождения голый. Я от рождения мальчик. Я от рождения сын. Мне читали стихи от рожденья. И уже вот я — что-то люблю, А что-то не очень, а что-то терпеть не могу, А вот — на мне жёлтые брюки, А вот — я слушаю джаз, А вот — я смотрю на верхушки Деревьев, деревьев, деревьев. неба. деревьев. Хоть что-то смогу, а чего-то лишённый с начала, Я гуляю по саду босыми ногами младенца.