Журнал «Вокруг Света» №01 за 1981 год

Все шло нормально до встречи с Толстухой — так назвали мы одну крупную, жирную, совершенно круглую медведицу. Настроена она была, не в пример прочим, весьма решительно. Она и не думала прятаться! Еще на подходе к берлоге мы могли наблюдать, как Толстуха и Барон «играют»: он наскакивает, а она пытается достать его то одной, то другой лапой, потом вылезает, плавно выжимается из берлоги, делает несколько стремительных бросков, шерсть на холке дыбом, и снова втягивается, утекает в берлогу. Вот тебе и Толстуха!

Нас она вовсе не испугалась. Встретила, высунувшись из берлоги по грудь и клацая зубами Что делать? Не успели мы подумать, раздался отчаянный визг — Барон, поджав хвост, покатился к нашим ногам. Из задней ляжки у него капала кровь. Рана была пустяковая, но мы решили дать медведице успокоиться и ретировались.

Немного утешила Барона игра с лепешкой, которую Толстуха оставила снаружи. Он грыз ее, подкидывал, катался, кувыркался — видимо, праздновал свою воображаемую победу над врагом...

А впереди у него была новая встреча — с овибосами...

15 апреля 1975 года из Америки в сторону Чукотки летел самолет. На его борту находились необычные пассажиры — бородатые, невозмутимые, массивного телосложения, в лохматых темно-коричневых шубах до пола, некоторые — с широкими рогами, сбегающими вдоль головы и круто завитыми на концах. Это были овцебыки, или мускусные быки, по-латыни именуемые овибосами. Спустя столетия они возвращались на землю, где когда-то жили. Овцебыки — современники мамонтов, но в отличие от них, к счастью, не вымерли. Ученые решили провести опыт реакклиматизации этих животных: одну партию завезли на Таймыр, другую — на остров Врангеля. «Таймырцы» успешно прижились, а вот о «врангельцах» мало что было известно. После того как их выпустили в долине реки Мамонтовой, они разделились на три независимые группы и разбрелись по горам и долам острова. Первые годы за ними следили и даже как будто видели новорожденных телят, но потом овибосы исчезли.

Целы ли они? Сумели ли приспособиться? Предстояло ответить и на эти вопросы. Наш воздушный экспедиционный отряд уже искал овцебыков, но мы, сидя на Дрем-Хеде, толком ничего не знали. И тут овибосы сами пришли к нам.

В ясное апрельское утро, когда уже ощутимо пригревало солнце, ничего не подозревая, взбирались мы по высокой террасе, обращенной к морю, и внезапно увидели на ровной прибрежной полосе, в километре от себя, какое-то бурое пятно. Подняли бинокли: овцебыки! Они лежали, похожие на каменные изваяния, четыре взрослых животных и один теленок. Это была важная новость. Ведь если овцебыки размножаются, значит, они прижились на острове.

Но вот они зашевелились, встали и быстро перестроились в тесную боевую группу: крупные самцы впереди, телки и малыш сзади. Прямо на них очертя голову несся Барон. Выходит, он раньше нас заметил гостей. И конечно, помчался знакомиться. В нескольких шагах от стада Барон, взвихрив снег, затормозил, и мы услышали его лающее приветствие. В ответ передний бык нагнул рога и бросился на Барона. Древняя схема отношений овцебыков с волком была разыграна как по нотам. Барон пустился наутек. Пробежав метров тридцать, бык резко остановился, помедлил несколько секунд, потом галопом вернулся в строй. Но Барон уже мчал за ним по пятам. Все повторилось. На этот раз бык отогнал собаку еще дальше Барон изменил тактику: он забегал к стаду то с одной, то с другой стороны — безуспешно! — овцебыки мгновенно перестраивались и посылали в атаку одного из самцов. Они были неуязвимы.

Барон возобновлял попытки знакомства, пока окончательно не выбился из сил и не махнул хвостом на всю эту затею. Он тихонько затрусил в нашу сторону.

Назавтра овцебыков и след простыл. В обдутой ветрами ложбине, где они паслись, зыбились над снегом только редкие колоски мытника да проглядывали кое-где на кочках листья нордосмии, которые, как говорят, очень любят овибосы...

Когти Толстухи и рога овцебыков не образумили Барона. Он крутился под самым носом у медведиц, залезал в берлоги и лаял там, словом, по-прежнему вел себя бесшабашно. Пока не случилось событие, которое круто изменило его отношение к медведям.

В тот день занялась поземка, она быстро перешла в низовую метель. Гуляли высокие вихревые столбы, Барон удивленно на них посматривал, иногда пускался вдогонку.

На самом верху крутого распадка набрели на берлогу. Хозяйка была на месте. Без особого труда забросали устье, начали долбить окошко. Тут Барон подскочил к входу в берлогу и сунул туда нос. И вдруг Барона не стало. Только что стоял здесь, перед глазами, и вдруг исчез. Из-под снега донеслись отчаянный визг, урчание матухи — и все стихло. Мы замерли. Несколько секунд не могли промолвить ни слова. Потом кто-то сказал:

— Кажется, мы потеряли Барона...

Бросаемся пробивать потолок. Скорей, скорей! Разрываю пошире дыру, Стае стреляет... осечка... Пока он проверяет ружье — ох, как долго копается! — дразню матуху пикой, чтобы отвлечь от Барона... В метре от меня глаза медведицы, пытаюсь прочесть в них что-нибудь и вижу злобу, ярость — эта спуску не даст. И урчит глухо, будто перекатывается вдалеке гром.

Еще выстрел — в этот раз шприц попал. Матуха опускает нос, становится вялой — подействовало. Хватаемся за лопаты. Прежде всего расчистить устье — там Барон. Вскоре мы натыкаемся на собаку. Она лежит неглубоко, головой внутрь берлоги и не движется. Мертвая?

— Барон! Барон! — Пес выползает медленно, не отрывая взгляда от лежащей медведицы, как загипнотизированный. Видимо, в шоке. Его начинает бить дрожь. Глаз залит кровью. Выбит? Счищаем кровь: цел. Разорвана губа, и на спине зияет рана — медведица распорола шкуру.

Но расправиться с ним она не успела. На счастье, наша пика вошла в берлогу прямо над медвежатами, и мать бросилась спасать их. Она крутилась в берлоге, поворачиваясь то к нам, то к Барону, но мы казались опаснее. Пес-то уж никуда бы от нее не делся. Он лежал, заваленный сверху снегом, а разворачиваться боялся. Барон оказался в ловушке у матухи, а она — в ловушке у нас.

Дома мы устроили Барона в тамбуре, в большом сухом ящике. Рядом положили ломтики мягкого мяса. Но он есть не стал, свернулся в клубок и затих.

С этого дня наш пес потерял всякий интерес к медведям. Из ящика он вылез, но все время лежал около избушки, вялый и грустный. Почти не ел, на ласку не отзывался, только поднимал голову и глядел куда-то в сторону тусклыми одинокими глазами. С нами он больше не ходил, да мы и не принуждали. Пусть поправляется! Невольную вину чувствовали перед ним — как-никак пострадал-то из-за нас. Оживился только, когда на Дрем-Хед подсел вертолет, доставивший нам почту и провизию. Пес побежал к вертолету и пытался взобраться в него...

Шли дни. Барон уже совсем поправился, раны зарубцевались, глаза повеселели. Он далеко провожал нас и встречал радостным лаем — скучал один. Однажды не выдержал, увязался за нами. Пока мы работали, сидел в сторонке, нарочито равнодушно наблюдал. Потом подошел ближе, хотя держался позади всех и не выдавал себя, помалкивал.

А еще через несколько дней как-то незаметно втянулся в работу. И мы увидели прежнего Барона. Тот, да не тот! На смену безудержной мальчишеской храбрости пришла разумная осторожность, в движениях появилась гибкость, неторопливость, в глазах — опытность. Наш пес прошел на Дрем-Хеде хорошую школу жизни.