Журнал «Вокруг Света» №07 за 1975 год

Дагдан подарил мне на память мой друг художник Мамед. Это было нагрудное серебряное с позолотой женское украшение величиной с ладонь. Бывают большие дагданы, пожалуй, с десятилетнюю черепаху, и тогда их называют «пышбага-дагдан» — «дагдан-черепаха», а бывают и малютки: с фалангу пальца на руке. Нередко к бокам и нижнему краю дагдана прикрепляют на цепочках или узких пластинках, украшенных сердоликовыми глазками, подвески — «шельпе». И тогда дагдан называется — «шельпели-дагдан». Он кажется больше и нарядней. Дагдан Мамеда был как раз таким — изящным, с очень длинными цепочками и узкими подвесками, похожими, пожалуй, больше на рыбок, чем на щитней — беспозвоночных животных, которые появляются в лужах на такырах после дождей. Именно им подражают своей формой и даже рельефом наиболее распространенные в Туркмении «шельпе».

Смысл в этих подвесках, а вернее, в длинных стройных цепочках был. Я понял это сразу, когда прикрепил дагдан к одежде. Получалось, что это серебряный с позолотой большой жук; он как бы полз вверх, оставляя за собой струйчатый след, — как раз такой, какой остается на песке от ног работящего жука-скарабея. Я поразился искусству мастера-ювелира, так просто сумевшего создать иллюзию движения и тем «вдохнуть жизнь» в свое творение. Неожиданное маленькое открытие вызвало радость, удивление и невольно заставило меня вновь взяться за дагдан. Я стал крутить его в руках, присматриваясь к деталям.

Не могло быть сомнений, что этот серебряный жук — «близкий родственник» именно скарабея, крупного трудолюбивою жука-навозника, который встречается в Туркмении повсюду. Он вызывает всеобщую симпатию своей деловитостью, какими-то смешными движениями и одновременно проворством, с которым катит по дорожкам и без дорог плотно скатанный навозный шарик. Кстати, скарабей давно замечен людьми, и они высоко оценили его роль санитара и дворника в природе.

В Древнем Египте скарабей был в числе особо почитаемых священных животных. Образ его ассоциировался с культом Солнца, а его изображения и фигурки, натуралистически вырезанные из бирюзы или сделанные из металла, были широко распространены в III— II тысячелетиях до нашей эры и позднее.

Однако в закаспийской, туркменской интерпретации скарабей совершенно непохож на египетское изображение, и, может быть, поэтому все еще не узнан искусствоведами и этнографами. Мне же, как, впрочем, и любому зоологу, не составит труда доказать, что самая распространенная по всей Туркмении форма дагдана — именно скарабей. Для такого определения надо применить в общем очень простой способ, хотя научно его следовало бы назвать достаточно звучно и серьезно «зоотаксономическим методом». Он вполне этого заслуживает, поскольку опирается пусть всего лишь на несколько, но зато столь типичных биологических признаков, что определение может быть совершенно безошибочным. Среди них — соотношение пропорций частей «тела», некоторые характерные морфологические признаки животного — прототипа (например, зубчатый-пильчатый передний край головогруди настоящего и серебряного жука-скарабея), изображение отдельных, но очень характерных поз животного.

Но вернемся к нашему дагдану. Его сходство с жуком-скарабеем неоспоримо, хотя как раз на нем и не виден типичный пильчатый передний край головогруди жука. Если положить этот дагдан рядом с несколькими подобными, то все сомнения отпадут. Серия дагданов покажет характер и диапазон изменения одного признака при сохранении других, в том числе и общей формы предмета.

Полагаю, что туркменский скарабей, как могущественный и любимый, оберег от злых сил и болезней, прибыл из дальней дали времен. Возраст его не ясен, но ассоциации со скарабеями эпохи великих фараонов Древнего Египта правомерны, и тогда следует обратить свой взор ко II тысячелетию до нашей эры. Надо сказать, что дагданы-скарабеи Туркмении несравненно сложнее и разнообразнее египетских. Реалистические фигурки скарабеев египетского типа из лазурита и других камней встречаются при раскопках в Средней Азии, например, на Топрак-кала в Хорезме. Возможно, они были привезены, хотя могли и изготовляться на месте.

Итак, продолжая рассматривать свой зооморфный дагдан с привычной дотошностью зоолога, я невольно обратил внимание на одну биологическую несуразность. Где вы встретите жука, на боках которого были бы крупные зубцы? Такого не бывает. А ведь передо мной было пусть стилизованное, но не фантастическое изображение скарабея...

Зубцы на боках были одинаковыми. Может, просто декоративная деталь? Но, как известно, мастера прошлого были рациональны и скупы в создании формы, они стремились насытить смыслом свои творения. (Быть может, это несло им большую славу и лучший достаток!) Зубцы на боку жука не могли, не должны были быть сделаны «просто так», ради зрительных эмоций. Присмотревшись, я заметил над основанием зубца две парные точки — два маленьких просверленных круглых отверстия, а над ними два маленьких треугольника, выполненных гравировкой. И так у каждого зубца. Посредине же зубца, оканчивающегося плавным закруглением, была нанесена черточка. Рассматривая эти зубцы, я закрыл пальцами их все, кроме одного, и вздрогнул: две дырочки в серебряной пластинке уставились на меня немигающим взглядом зверя, а «ад ними торчали два треугольника настороженных ушей «волчьей головы». Гирлянда «волчьих голов», а не просто зубцы, обрамляла тело скарабея!

«Интересно, — думал я, продолжая теперь уже с пристрастием крутить в руках дагдан, — что он может рассказать мне еще?» Ожерелье «волчьих голов» нарушалось единственной на всем дагдане широкой, выступающей вставкой — как раз на конце брюшка скарабея. Посредине ожерелья, внизу, подобно крупной бусине, выступала «голова барана» с массивными закрученными рогами. Конечно, изображение было обобщенным, но сомнений относительно вида животного быть не могло.

«Баран и волк» (или, быть может, собака?)! Это был уже «комплекс животных», а ассоциативная и изобразительная сила комплексного образа всегда значительно больше, чем у одиночного.

И тут мне вспомнились высказывания виднейшего советского археолога Сергея Павловича Толстова в его труде «Древний Хорезм», где он упоминает о древнейших образах животных, получивших устойчивый смысл оберегов. Среди них — бык, баран, медведь, собака, лисица, змея, конь, олень, коза, волк, лягушка и рыбы.

Я решил пересмотреть фотографии других дагданов, которых у меня накопилось около трех десятков. (По неведомой причине, интуитивно, я давно обращал на них внимание. Конечно, причина все-таки была, дагданы притягивали мой взгляд своей безусловно зооморфной основой. Но должен признаться, и теперь я ощутил это вполне реально, что за их загадочной, но всегда какой-то внутренне целостной формой угадывались скрытый, еще не понятый смысл и значительность.)

Я разложил фотографии и взглянул на них новыми глазами. Передо мной лежали почти такие же, как дагдан Мамеда, очевидные «скарабеи» в обрамлении «волчьих голов», но вместо «бараньей головы» в середине ожерелья можно было заметить почти не выступающую голову с широко раскинутыми рогами. В ней легко можно было признать буйвола. На большинстве дагданов был именно он, а не баран. В одном случае вместо быка и барана «среди волков» оказался медведь, вернее, голова медведя.

Были между дагданами и такие, в которых скарабея узнаешь не сразу, а лишь после тщательного анализа, когда расчленишь изображение на детали. Иногда чудилось, что это не скарабей, а скорее крупный ночной жук — жужелица (и таких немало в песках Средней Азии). Но все же в большинстве случаев анализ возвращал меня к исходному скарабею. Дагданы, похожие при беглом взгляде на жужелиц, не имели подвесок и свиты волков. Казалось, что их замысловато расчлененный внешний край усажен очень обобщенными головами коней на удлиненной изогнутой шее. Этот тип дагдана тоже широко распространен в Туркмении, особенно в Мары—Мервском оазисе. Встречались и дагданы, просто повторявшие форму лягушки и притом лишенные каких-либо дополнительных деталей и символов; но были и условные лягушки с непомерно маленькой головой, словно бы увенчанной шапочкой. Дагданы-лягушки обычно были небольшими по размеру, с молодую лягушку-сеголетка или зеленую жабу, иногда они были совсем маленькими, словно головастики, только что утратившие хвост.

И вот передо мной собралась уже большая компания животных: жук-скарабей, волки, бык, бараны, кони, медведь и лягушки. Нет только змеи (1 Образ змеи, как удалось позже установить, воплощен в «ильдергич» — держателях платка, широко распространенных в Туркмении. Их носят только женщины. Эти серебряные и серебряные с позолотой украшения представляют собой членистый ряд подвижно соединенных друг с другом пластин. Общей формой ильдергич напоминает змею, притом иногда кобру.). Когда они сложились в строго определенные канонизированные комплексы, исполняющие единую роль усиленного оберега, который мы видим в туркменском дагдане? Это трудный вопрос. Для его решения нужны специальные исследования. Мы можем лишь констатировать, что одна и та же охранная для человека роль свела вместе символы животных и соединила их с изображением добродетельного обожествляемого жука-скарабея, который, вероятно, тоже был древним оберегом.