Зимние каникулы

Ничего подобного ей еще не приходилось испытывать – такого ощущения под ногами бездны, пустоты.

...От Коли Зеленского, который преданно ждал ее в коридоре и на минутку отвернулся к окну поглазеть на зимний пейзаж в институтском парке, она ускользнула. Никого не хотела видеть, слышать, знать!.. Она и к Люське потащилась потому, что там – чужие, Люськина компания, можно перед ними – и перед собой – сделать вид, что ничего не произошло, все прекрасно. Веселья все равно не получилось. И еще этот Вадим...

Майя натянула на голову одеяло и тихо заплакала – так плачут, когда ничего уже не осталось, кроме отчаяния.

От внешней жизни одеяло все же не загораживало. Соседки старались говорить тихо, полагая, что она спит, но в комнате с потолками метра, наверно, четыре тихо не поговоришь. Да еще когда расстояние между собеседницами тоже около того: каждая на своей кровати. С темпераментом, свойственным женщинам в устной речи, перескакивали с одного на другое: дети, мужья, болезни, работа, жизнь вообще. – Ничего теперь люди не боятся, – это, слышно, та, что с кровати через проход. – Ни Бога, ни черта. Ни безработицы, ни бедности, ни остаться, например, без крыши над головой. Социализм. Кругом о тебе забота. Трудоустроить, обеспечить жильем, больницей, соцстраховской путевкой, пенсией в старости, которая вовсе еще не старость, человек в полном соку. Если здоровый. Попробуй спроси с подчиненного? Он тебя пошлет – и вся недолга. На тебе свет клином не сошелся. Это каким организатором, администратором надо быть талантливым, чтобы уметь требовать работу, а люди бы от тебя не разбегались туда, где полегче, где спрашивают меньше, платят больше!.. На сознательности далеко не уедешь. Сколько ни есть сознательных, а бессознательных всегда больше.

По этому поводу они вели разговор долго и все громче. Одна поддерживала: верно, никто ничего не боится! Ни жениться, ни детей заводить (это она о сыне, который женился в восемнадцать лет, ушел служить в армию, а беременную жену оставил матери, – разговор об этом шел раньше)... Другая, та, что по голосу помоложе, не соглашалась: вы, значит, Варвара Фоминична, против хорошей жизни (она с подначкой, дразня, говорила)? Как это вообще можно плохое выводить из хорошего?

– А почему нельзя? – кипятилась Варвара Фоминична с кровати через проход. – Очень даже часто бывает от хорошего плохое. Например, от чересчур сытной жизни болезни всякие, от больших удобств избалованность. Получаем больше электроэнергии – рыбу теряем, строим больше заводов – природу губим.

– Что ж, получается заколдованный круг? – сзади Майи голос.

– А вся жизнь, она и есть заколдованный круг! Майя не удержалась, выглянула из-под одеяла поглядеть

на эту Варвару Фоминичну. Седая, с бескровным, как бывает от долгого недостатка воздуха, ничем не примечательным лицом. Если за таким лицом занять очередь, заметила Майя, – как ни мало приходилось ей стоять в очередях, – и не запомнишь, какая шуба или шапка, то очередь непременно потеряешь.

В очередях Майя стояла редко потому, что магазины были не ее заботой. Майя разве что за сапожками и импортной косметикой не ленилась постоять, а по очередям за продуктами ходила бабушка – что ей еще делать? Отец с матерью тоже прихватывали что попадется полезного на пути с работы и пытались приобщить к коллективному домашнему труду и. Майю. Но успеха не имели. «Мне уроки надо готовить!» – это когда училась в школе, и в ее положение входили: нагрузка-то какая у школьников!.. «Я же студентка!» Какая еще грязная посуда или магазины, отбивалась она теперь.

Студентка!.. На Майю опять навалилась тяжелая глыба беспросветного горя. Под ногами провал, и пути назад нет. И еще стыда натерпишься.

Она перестала слушать, о чем дальше толковали соседки, убивая тягучее больничное время.

«Студентка! За хлебом сбегать не допросишься! – раскричится, когда оправится от шока, мать. – Все условия ей создали!»

Если у Майи будут дети, она ни за что такого не допустит: попрекать их! Не создавайте условия! А уж если создали, то молчите. Неверно разве?

Потом мать накинется на отца: а ты что воды в рот набрал? Надо же придумать, как быть дальше!

И все-таки самое жуткое – это старшая сестра Виктория. «Вы другого ждали? Набаловали, распустили, никакой у человека ответственности, все она у вас маленькая». На почве ревности к младшей сестре (разница семь лет) у Вики колючки выросли, так и торчат, по всякому поводу ярится на родителей, слова ей не скажи, сразу: «Вы лучше свою Майечку воспитывайте».

Теперь она припомнит: предупреждала я вас!.. Майя и голос ее, противно торжествующий, слышала. В институте Виктория получала повышенную стипендию отличницы.

И хотя после развода с Анатолием Вика, по Майиным наблюдениям, стала не такой вредной, сейчас меньше всего хотелось видеть именно сестру.

3

А она прибежала в больницу первой, двенадцати не было, время для посетителей запретное. Что уж она умела, так это проникать сквозь закрытые двери. Они перед ней открывались, как сезам. Такое удобное для жизни качество. Всех остановят, а ее пропустят. И ничего особенного при этом она не делала, разве что видом своим не допускала ни в ком сомнений.

К тому времени, когда Викина малиновая с мороза физиономия просунулась в дверь палаты и глаза забегали по койкам в поисках пострадавшей сестры, Майя пребывала в состоянии постепенной ассимиляции и акклиматизации. Привыкла к новому положению нестудентки и к больничным стенам.

Уже много с утра произошло.

На каталке Майю свозили в лабораторию, где снимали какую-то «грамму». Всю голову облепили датчиками, подключили к аппарату, и по экрану побежала зеленая кривая. Майя косила глазами, следила за синусоидами, пиками и впадинами, которые по секрету от непосвященных сообщали врачу о процессах, происходящих в ее мозгу, а для самой Майи оказались неуместным, бестактным напоминанием о несбывшихся надеждах. Радиоэлектроника, не ставшая судьбой Майи Пушкаревой. А где она, судьба?..

Позже в палату пришла лечащий врач, высокая худая женщина средних лет с пугающе серьезными красивыми черными глазами. Майя послушно выполняла ее сухие, без лишних слов команды: вытягивала руки, растопыривала пальцы, подводила указательный к носу, закрывала глаза, а когда кожу кололи иголочкой, отвечала на вопросы: чувствуете?.. а здесь?.. а сейчас?.. Все это перенеся, спросила, долго ли ей здесь быть. Ее будто не услышали. Врачи вообще любят из себя воображать. Показать, что они всё, а ты ничто. В определенных условиях так оно, безусловно, и есть. Майя сомкнула уста. Но и на это демонстративное неудовольствие врачиха не обратила внимания: мерила давление. И только погодя и притом так, будто вовсе не отвечала на Майин вопрос хотя бы косвенно, а сама нашла нужным, сказала: «Неделю не вставать». И отдала распоряжение стоявшей тут же сестре: «Пусть принесут еще подушку. В таком положении не то что неделю, а и дня не пролежишь». Прозвучало это выговором Ларисе, которая сама должна была видеть, что у больной вместо двух подушек одна. Так ей и надо.

Врачиха ушла, Майя проводила глазами неприступную спину и утешилась насмешкой: «Суровая, но справедливая». Это у них еще в школе было такое присловье, к химичке, например, оно не относилось. Нянечка принесла подушку: «Тебе, что ль?» – и ловко под Майю приладила.

Лежать стало удобней, а когда человеку удобно, то и отношение к окружающей действительности у него меняется в лучшую сторону. Палата, куда заглянуло солнце, не казалась больше такой неприглядной, как утром. И всего четыре койки, не пятнадцать: бабушка, когда сломала себе ключицу, в таких хороминах лежала. Внутренне Майя постепенно примирялась и с соседками. Тетки как тетки. Самая молодая помогла ей умыться, налила в кружку вместо жидкого чая покрепче, положила из своей пачки три куска сахара. На доброту, если человек нормальный, нельзя не откликнуться добром же, и Майя себя, свою намеренную отчужденность от всего, что – не она, пересилила, в знак благодарности слабо улыбнулась и ответила на вопрос, как ее зовут. «А меня Алевтина Васильевна».

Та больная, чья кровать через проход, Варвара Фоминична, на Майю, да и вообще, кажется, ни на кого внимания не обращала, все ее мысли на оставленной мебельной фабрике, все заботы о разнообразных там неурядицах. Не только о ком-то – о своих болезнях ей подумать некогда. Лекарство в горле застревает, потому что между двумя глотками воды продолжает речь: начальник ОТК всех боится... а мастер участка... а план...

Ее послушать, все неприятности у них на фабрике из-за плана: есть количество – нет качества, есть качество – нет количества. Опять же номенклатура... А главный инженер...