Зимние каникулы

– Как же – отпуск? – Она обводит всех глазами. Они у нее большие, круглые, подведенные тушью. Майе они кажутся почему-то глуповатыми. – Я в отпуск летом собиралась, в Сочи... – и верно, не знает, что несет.

Варвара Фоминична посмотрела на нее с нескрываемым осуждением:

– Какие еще Сочи? Сочи, милочка, придется отложить.

И тут неожиданно у Гали из больших ее, круглых, перепуганных глаз полились на щеки обильные слезы. Не понять, из-за матери плачет или из-за несостоявшегося черноморского курорта. Больная, увидев эти слезы, взволновалась ужасно, схватила дочку за руку – лицо теперь выражало страдание, мольбу, и все можно было понять, что она просила: не плачь! не слушай их! делай, как тебе хочется, как тебе лучше! Потом сердито взглянула на Варвару Фоминичну, и опять понятно, чего хочет: не трогайте мою девочку, не обижайте, не смейте!..

– Вот несчастье-то, – тихо проговорила Майина мать. «Как хорошо, что это не с ней, не с моей мамой, не с нами!..

Нет, в отношении себя этого и представить нельзя!..» Майя невольно поежилась, попросила мать:

– Приходи ко мне завтра тоже.

– Приду, приду... – На Майину руку успокаивающе легли теплые пальцы. – Пораньше постараюсь, чтобы повидать Анну Давыдовну.

А рядом шел свой разговор. Тетя Вера учила Галю:

– Соков, фруктов купи. Мыло принеси.

– С самого утра приходить? – с надеждой, что не с самого, спросила Галя.

– Нет, лучше часам к двенадцати. С утра доктора обход делают. Сестра завтраком покормит. Я до восьми буду, умою.

От дверей, уже с просохшими глазами, Галя обернулась и в пространство спросила:

– А если за свой счет отпуск взять?

Что-то в ее лице показалось Майе знакомым. Где-то она ее уже видела. Где? Когда? Не вспоминалось.

– Бери за свой, если дадут, – Варвара Фоминична и глядеть на нее не хотела.

Дверь за Галей закрылась так быстро, будто она сразу бегом отправилась спасать свою мечту о Сочи.

– Глупая она или эгоистка? – пробурчала Варвара Фоминична.

– Да растерялась просто, – встала на защиту Гали Майина мать. – Ее же как обухом по голове. И взрослый-то потеряется, когда вдруг ни с того ни с сего такое несчастье. Вчера все здоровы, на работу ходят, в командировки ездят, в Сочи собираются, а сегодня – ничего от вчерашнего не осталось. К этому надо привыкнуть. Нельзя от молодой девушки много требовать.

– Пусть молодая, а не ребенок же, – стояла на своем Варвара Фоминична. – Вон Кирюша ваш, – обратилась она к Алевтине Васильевне, – мальчуган совсем, а больше этой Гали понимает. Эгоистка она, вот и все. Или спорить будете?

– Кирюша, – сказала Алевтина Васильевна, – давно уже не ребенок. Он у меня мужчина. – Она сказала это то ли с гордостью, то ли с грустью. Пожалуй, и то и другое в ее словах прозвучало.

Больная тем временем уснула. Во сне у нее было спокойное, милое, нежное лицо, дышала она неслышно, и если не знать, какая с ней случилась беда, можно было подумать, что спит здоровый, счастливый человек...

6

Сын Алевтины Васильевны Кирюша приходит навестить мать два раза в неделю. Чаще она ему не разрешает. Полчаса на троллейбусе туда, столько же обратно, а уроки тоже надо сделать.

Кирюша появляется на пороге ровно в четыре, хоть сверяй по нему часы, но ждут его всей палатой уже с утра, такое он вносит в унылую больничную жизнь оживление. Двенадиатилетний мужичок с ноготок.

Отца у Кирюши нет, погиб в том самом блистательном Сочи, куда рвется Галя. В шторм спасал незнакомую девушку. Девушка полезла в волны из озорства, лихачества, кокетства, глядите, какая я храбрая, какая замечательная пловчиха, а выйти на берег никак не могла. То ее несло на волнорез, то отбрасывало в море. Кирюшин отец кинулся за ней. Вытолкнул на берег. «У нее вид был как у сумасшедшей, когда она бежала по гальке, а волна за ней, вот-вот догонит, обрушится». Алевтина Васильевна с Кирюшей в толпе любопытных (Кирюшин отец пловец отменный, хоть и было им за него страшновато, так разве самую малость) наблюдали, как их папка достиг девушки, как море то возносило их обоих на гребни пожелтевших от ярости волн, то низвергало в водяные пропасти, скрывая с глаз зрителей.

И в те короткие секунды, когда все отвлеклись вниманием к девушке – одни с облегчением, другие с насмешкой или гневом, – исчезла с поверхности разбушевавшегося моря голова ее спасителя. Никто сразу не заметил. Не уберегся сам от волнореза, или не рассчитал, или выбился из сил. Ударился головой, не успел глотнуть соленой воды – значит, и понять не успел, что погиб.

Дальше Алевтина Васильевна плохо помнила, была как в непроглядной тьме. Слышала, но много позже поняла, что девушка в тот же день уехала из Сочи. Наверно, все-таки нелегко это – знать, что из-за тебя, из-за глупости твоей, ушел из жизни человек. Любой, а если совсем молодой, до тридцати не дожил?.. Она, однако, теперь живет, замуж, возможно, вышла, растит своих детей, о случае в Сочи старается не вспоминать, а Кирюша вот без отца, а Алевтина Васильевна восьмой год мается болезнями. Скачет давление, то уложит дома в постель, то загонит в больницу. Оттого и Кирюша такой самостоятельный, знает, что почем.

Он входит в палату не робко, как, например, Василь Васильевич, но солидно и уверенно. С достоинством отклоняет от себя источаемые со всех сторон ласковые взгляды, не соглашается на роль всеобщего любимчика.

Терпеливо отвечает на назойливые вопросы, которые обожают задавать взрослые симпатичным детишкам. «Как ты учишься?» Кирюша честно признается: «На четверки. Четверочник я». – «А почему не пятерочник?» – пристают к нему с глупостями, но он виду не подает, что насквозь их видит, терпеливо объясняет: «Способностей не хватает. – И добавляет, что-то про себя прикинув: – А может быть, усидчивости». – «Кирюша, а как же ты справляешься? И учиться надо, и к маме ходить, и все купить?» – «Раз надо успевать, успеваю. Я на продленке обедаю, тетя Зина из соседней квартиры иногда поможет, постирает, да я и сам умею, а крупное ношу в прачечную. Надо только беречь время и правильно им распоряжаться», – тут он, похоже, вразумляет бестолковых женщин, которые постоянно в суете и запарке.

– Повезет той девушке, которая станет его женой, – скажет какая-нибудь женщина, как только за Кирюшей закроется дверь, и неопределенно вздохнет. Кроме своих, всегда находятся над Кирюшей еще наблюдатели: знакомые из других палат, посетители, сестры или нянечка. Иные нарочно зайдут, чтобы с Кирюшей поболтать.

– Девушке-то повезет, а у самого детства нет. Слопало его детство Черное море.

– Смотря как понимать – детство. Чтоб никаких забот? Взрослые вокруг прыгают, не знают, чем угодить, что повкусней сунуть в рот, какую еще игрушку, какой еще костюмчик купить?..

– А как же? Ребенок на то и ребенок, чтобы его баловать, – это твердое мнение нянечки тети Веры. – Какая мать своему ребенку последнего куска не отдаст?

– Не о последнем куске речь...

– Да, да, да, балуют, балуют, кроме своего чада, ничего на свете не видят, а потом вырастает хам и эгоист.

– И так тоже не дело: вместо того чтобы гонять мяч во дворе, в другие свои детские игры играть, должен мальчуган бегать по магазинам, стоять в очередях, белье вон стирать.

Алевтина Васильевна слушает, молчит, тоже, наверно, думает, как лучше было бы ее сыну.

Вот и сегодня, не успел Кирюша уйти, Варвара Фоминична о том же:

– Такому пареньку ничего в жизни не будет уже в труд, не как иным белоручкам. – У Алевтины Васильевны на тумбочке Кирюшины покупки: свежий огурец умудрился раздобыть в феврале, рыночный творог купил, похвастался, что не за три, а за два с полтиной ему продали, он экономно взял четыреста граммов, а сметаны в магазинах полно, зачем на рынке переплачивать?

Майина мать не соглашается с Варварой Фоминичной:

– Жизнь всему человека научит. А когда и пожить без забот, как не в детстве? Взрослому некогда будет. То одни проблемы решай, то другие. Свои дети пойдут, о них надо думать. Да мало ли о чем. И работать с утра до вечера, смолоду до пенсии. Работа, конечно, большей частью приносит радость, без работы тоже неинтересно, а ведь все равно нелегко. Наломаешься. Нет, жестоко ребенка лишать детства. Оно потом окупается с лихвой, разве не так? Мне, например, не обижайтесь, Алевтина Васильевна, вашего Кирюшу жалко, хотя и понимаю, что никто тут не виноват, ничего не поделаешь, раз так сложилось.