Зимние каникулы

– Меня взяли к себе в Москву тетя с дядей, повезло мне, – продолжала вспоминать молодость мать. – Десятилетку кончила. И сразу пошла работать. После войны жили мы скудно, да и кто богато жил? Спекулянты разве, так те и в блокаду не пропадали, им и сейчас лучше всех. – Слова эти надо было понимать не в прямом смысле, а в обратном, Майя с детства усвоила: никогда «лучшее» не означало для матери материальные блага, тем более нажитые нечестным путем, а нечестное она не сводила к одной уголовщине: сделки с совестью ради, как она выражалась, «своего драгоценного пупа» вызывали в ней не меньшее и до смешного личное негодование, пусть ее ни с какой стороны не касались, пусть всего лишь прочла в газете статью или фельетон.

Варвара Фоминична поняла правильно:

– Да уж, эти своего не упустят. И чужого тоже. Майя неслышно прикрыла дверь, прислонилась к косяку.

Не стала перебивать разговор, лишать мать скромного удовольствия: всякому случаю и слушателю рада, чтобы поведать о том, что жило в ней, с годами почти не тускнея, – переломленная войной юность. Сколько уж раз Майя слушала про то, как тетя с дядей уговаривали ее поступать в институт, а ей совестно было сидеть и дальше у них на шее. И еще – бедность надоела.

– Если честно признаться, хотелось хоть немного приодеться. Кому в семнадцать лет не хочется? Позже и то хочется, поглядели бы вы на мою свекровь, как обновкам радуется!.. А я совсем обносилась, штопка на штопке...

Какие-то знакомые устроили ее на киностудию, кладовщицей в цех звукозаписи. Это были ее светлые денечки, мать любила вспоминать про артистов, которых знала с тех пор не только по кинофильмам, но встречалась с ними в коридорах, в буфете, иногда попадала на киносъемки – в самом деле интересно же. Майя очень всегда хотела в кино, хоть кем-нибудь, так ведь кем?

– ...Кто-то надоумил насчет бухгалтерских курсов, не век же сидеть в кладовщицах, выдавать микрофоны, кабель, радиолампы и все такое прочее? Не долго думая, поступила. Вот и все мое образование. Зато дала себе слово, когда дочки родились, непременно дать им хорошие специальности. Они обе у нас способные...

При этих словах Майя затосковала и сникла. Подъема как не бывало.

«Какая я способная? – хотелось возразить. – Другие не больше моего занимаются, а сессии сдают, институты кончают. Вот они – способные».

– Старшая дочь всегда была отличницей...

Одна дочь у царя с царицей была умная, а другая Иванушка-дурачок, горько усмехнулась в затылок матери Майя. Только они об этом и слышать не хотели, когда кто-нибудь пытался открыть им глаза. Родительское самолюбие не позволяло.

«Ты – неспособная?! – возмутилась бы мать. – Кто ж тогда способный?! Лень раньше тебя родилась, верно. Могла бы не хуже Вики отличницей быть», – это когда Майя в первую сессию схватила двойку по химии и по другим предметам получала трояк за трояком, стипендия плакала.

Да-а, ситуация. Теперь чем дальше, тем трудней и сложней. Для жизни опасность миновала, снисхождения не жди. Немыслимое же будет разочарование!

Самое время вмешаться. Майя слегка приоткрыла и прихлопнула дверью, будто вошла.

– Что-то много ты расхаживаешь! Ложись скорей, – легко вернулась из прошлого в настоящее мать. И полезла в сумку: – Бабушка пирог испекла, твой любимый, с капустой... На место Серафимы Ивановны никого вам не положили? Хорошо бы опять не тяжелую, все-таки у вас в палате лучше, чем в других, я мимо проходила, видела...

Золотой человек мать. Сама говорит, ничего не выпытывает, хоть на время облегчает участь, думала Майя, снимая халат и послушно ложась под одеяло.

Под голос матери Майя стала думать о докторе. Аркадий Валерьянович. Имя-отчество какое редкое. Лет тридцать, не больше, хотя халат и шапочка придают ему солидность. Значительность. Интересно бы поглядеть на него, когда он без халата и шапочки, а как все люди. Еще неплохо бы узнать, есть ли у него жена и дети. Ясно, есть. Жалко. Доктор определенно ей нравился. Его застенчивые темные глаза. Мягкая теплая рука, когда он щупал пульс. Старомодная привычка прослушивать сердце (или легкие) без стетоскопа, а прикладывая к груди и спине больного ухо. И ведь вправду внимательный. Это они так, от нечего делать, подшучивали, а он же не устает из палаты в палату ходить, каждого помнит – у кого что. Ларису прямо-таки замучил: почему этого еще не сделала, почему о том не побеспокоилась? Лариса отправляется делать, беспокоиться, но всем при этом ясно, до чего нудный Аркадий Валерьянович ей надоел. Больше всех ему надо. Лариса явно не одобряла тех, кому больше всех надо.

– Коля Зеленский тебе звонил, – вспомнила мать. – Выпытывал, где ты да что с тобой.

– Надеюсь, не сказала?

– Сказала, Майечка, – повинилась мать. – Чуть не каждый день звонит. Мне его жалко стало.

– Меня тебе не жалко.

– Ну а что такого? Позор, что ли?

– И сообщила, в какой я больнице?

– Зачем? Ты же просила. Сказала только, что не поспеешь к началу семестра, чтобы старосту предупредил.

Майя мрачно молчала. Ждут ее к началу семестра не дождутся.

– Да ты не сердись.

– Я не сержусь. Я домой хочу. – Ей и в самом деле стало невмоготу, так захотелось поскорей отсюда выбраться, что бы там дальше ни ждало. Какой-никакой, а пусть уж будет конец. Наверно, и на виселицу так приговоренный торопится, чтобы не мучиться ожиданием. Сравнение Майя придумала, чтобы еще хуже ей стало.

– Недолго тебе терпеть, – утешила Варвара Фоминична. – Раз вставать позволили. Это мне неизвестно сколько здесь быть.

– Почему – неизвестно? – Мать всем хотела добра, всегда она стремилась всех немедленно успокоить, вселить надежду. – Раз выяснили, что у вас...

– Кто их знает, что они выяснили. Опять на рентген водили. Темное дело эта медицина. – Варвара Фоминична последние дни, с тех пор как ее начали заново, можно сказать, лечить, хоть и старалась не унывать, но всерьез забеспокоилась, и особенно это можно было заметить по тому, что перестала говорить о своей фабрике. Зато больше о сыне.

Завела как-то речь, что хотела бы дожить до его свадьбы, до внуков, подольше задержаться ради них на этом свете. «Чтобы хоть одним глазком взглянуть». И, то ли гордясь, то ли кручинясь, объяснила: «Сын у нас непоседа, романтик, что называется. Мы с мужем всю жизнь на одном месте, ну не считая, когда муж был на фронте, а я в эвакуации. Мы и в отпуск всегда в Подмосковье, один только раз ездили в Анапу, и то ради сынишки, он маленький часто простужался, врачи посоветовали на море. Я думаю, что он тогда, шестилетним, море увидел, – и на всю жизнь оно его околдовало. Ничего не хотел слушать, только в мореходное. Десятый год плавает, а о том, чтобы завести семью, вроде и не помышляет». – «Ну и радуйтесь, – сказала Серафима Ивановна, – что он вам такую, как моя Татьяна, не привел. А сам – в плаванье». – «Не все же невестки такие, – возразила Варвара Фоминична. – Вам просто не повезло». – «Может, и не повезло», – согласилась Серафима Ивановна. Варвара Фоминична вздохнула: «Не поймешь нынешнюю молодежь, все у них не как у людей. Раньше как? Вырос, встал хоть немного на ноги – обзаводись семьей, детьми, это же всякому нормальному человеку природа подсказывает. Они против природы идут. Девчонки замуж выходят больше ради того, чтобы не застрять в старых девках, в фате еще покрасоваться хотят. А ребята – прямо-таки от нечего делать!» – «Что ж, по-вашему, и любви не стало?» – обиделась за свое поколение Майя. «Я этого не говорю. Но ведь настоящая любовь на каждом шагу не встречается. Так, чтобы друг для друга жить, другого больше, чем себя, любить. – Она подумала, как бы получше о том же сказать: – Во все времена она была редкостью, но раньше люди имели больше ответственности, что ли? Старались приноровиться, раз судьба свела. А теперь? Поженятся, поживут полгода, год – батюшки, уже развелись! Почему? «Характерами не сошлись». А ей, оказывается, неохота с кастрюлями возиться, дома-то не приучена была, а ему тоже, видишь ли, петля на шее ни к чему, он и о себе заботиться не привык, зачем ему еще о ком-то?» – «А все-таки быт очень даже может убить чувства», – упрямо сказала Майя. «Может. Когда чувства не истинные, об любой камушек споткнутся».

Тоже специалист по любви нашелся. С мебельной фабрики номер такой-то. Любопытно бы знать, у них с Василь Васильевичем (метр с кепочкой, пиджачок куцый, брюки на коленях пузырями) какие чувства? Не тая в глазах насмешки, Майя посмотрела на Варвару Фоминичну. Та добродушно огрызнулась: «Смеешься? Думаешь, если старая, так не понимаю? А ведь и я не так-то уж давно молодая была», – в глазах ее словно веселые звездочки проскочили. Впрочем, сразу же исчезли. «Да что вы, Варвара Фоминична!» – несерьезно запротестовала Майя. «Знаю я вас».