Зимние каникулы

В общем, об институте Майя распространяться не стала. Люська посокрушалась, что она такая бледная и невеселая, обещала еще забежать, а сейчас у нее билеты в кино, с Вовкой идем, знаешь, Вовка вроде ничего, он мне определенно нравится...

Каждому свое. Майя осталась наедине с собой в неуютной палате вместе с другими оторванными болезнями от радостей жизни людьми – полная больница, между тем как Люська побежала в кино («Французская комедия, говорят, ужас до чего смешная!») с Вовкой, автомехаником со станции обслуживания «Жигулей», парень молодой (ушанка по моде сдвинута на самые брови, тонкие усы спущены, вроде как у запорожца, на подбородок, куртка, вся в молниях, японская), а уже есть свои «Жигули». Он тоже, как Люська, любит и умеет заработать, летом они собираются компанией тремя машинами в Закарпатье, – все это в сравнении с тем, что у Майи, как бы в другом измерении. Дни ее бед и километры их беспечного благополучия.

Но Майя им не завидовала. Завидовать сейчас Люське было бы так же нелепо, как сразу всем, кого не исключили из института, кто не угодил в больницу с сотрясением мозга.

И надеяться не на что и не на кого. Самой надо что-то придумать. Что?.. Попросить перевода на вечернее отделение? Тоже бабушка надвое сказала, согласятся ли... Принесет справку из больницы, вот, мол, еще в сессию была больна, к врачу не пошла... Не будут же они разбираться?.. Это, конечно, был бы выход, можно бы и дома утаить истину, с хорошими отметками иногда переводят обратно на дневной... Но тут перед Майей возникли страницы ее конспектов и учебников, со схемами электрических цепей, графиками, формулами, математическими выкладками на целые страницы, и ей стало скучно. Неинтересно все это ей и не нужно.

А что нужно?

Митяй прав. Своим многомудрым деканским оком разглядел в ней непригодность к какой бы то ни было технике. Случайность выбора. Проторенная дорожка для заурядных, не имеющих никаких талантов личностей к высшему образованию. Были бы в школе по математике и физике хотя бы честные четверки. Дальше остается только не лениться. В массе будешь не хуже других. А плохо тебе же самому: отсчитывать потом минуты от звонка до звонка. У Майиной матери есть знакомая, инженер-конструктор, что-то по оптическим приборам, так сколько Майя ее помнит, одна у нее мечта: скорей до пенсии дожить, даже молодость свою ей не жалко.

А чем заняться? Ничего не придумывалось. Майина мысль побилась-побилась слабой птицей в силках и сникла.

Тихо в палате, тихо в коридоре. Там уже притушены огни.

Дремлет, посапывая, Серафима Ивановна. Завтра-послезавтра ее обещали выписать домой, она не радуется, не хочется ей обратно к невестке, как ни надоела больница. Невестку Майя так и не видела, не ходит она навещать свекровь. К Серафиме Ивановне один только раз приходила золовка, жена брата, Серафима Ивановна и ей про то же: приехала Татьяна (невестка) из глухомани, а теперь – пожалуйста, через ее сына, через его глупость, стала москвичкой, прописка постоянная, – если разведутся, то половина площади отойдет ей с ребенком, а ради чего Серафима Ивановна четверть века крутила баранку, крышу над головой себе зарабатывала?.. Чтобы опять своего угла не иметь? Золовка утешала: ну почему непременно разойдутся? Ребенок у них как-никак... «А что ей ребенок? На пятидневку в ясли сдала, заявляется, глаза бесстыжие, домой за полночь... Я говорю, давай с Олежком посижу, пусть мне и нелегко, а она: не желаю от вас зависеть; слыхала такое?» – «Балованная она у вас», – предполагала золовка. Серафима Ивановна всплескивала руками: «Да кому баловать-то ее было? Отец из семьи ушел, а мать у нее кто? Продавщица в универмаге... У них с Танькой, когда мать приезжала к нам, только и разговоров: ковры в том месяце были, сапоги югославские, ну, что там еще, мне и слушать противно, ничего другого у людей на уме...»

Майя, которая в душе держала сторону невестки – без причины, а из духа противоречия (вечно старики на молодых нападают), подумала: ясное дело, сама купить не может, вот и ворчит. Да и зачем ей, на ее толстые короткие ноги, сапожки югославские?

Зато Варвара Фоминична подхватила: – С ума люди посходили, каждый хочет другого перещеголять. Будто оттого, что у него сапоги лучше или гарнитур в квартире дороже, он и сам лучше всех. – Она только что вернулась в палату, проводив мужа, и складывала в тумбочку яблоки, которые не успевала съедать.

Муж Варвары Фоминичны, Василий Васильевич, навещает ее каждый день. Работу на заводе кончает в четыре, в пять уже тут. Условным стуком в дверь оповещает, что прибыл. Получив разрешение, бочком протискивается в дверь, стесняется почему-то открыть ее пошире.

В авоське у него неизменно болтаются неумело, без фантазии и широты купленные гостинцы: два-три яблока, апельсины, пачка творога. Вручает их супруге, и они тотчас же выходят в коридор.

Муж у Варвары Фоминичны такой же, как она, без особых примет: щупловатый, с темным ликом человека, не занимающегося спортом и уставшего каждый день второй месяц ездить к жене в больницу с другого конца непомерно разросшейся Москвы.

Варвара Фоминична отсутствует долго. О чем они там, в коридоре, говорят? О чем вообще могут говорить люди, прожившие бок о бок без малого тридцать лет?.. Про других Майя не скажет, а тут две непременные темы: сын-моряк, который ходит на торговом судне и дома не был полгода, и опять же мебельная фабрика – как наладить на ней выпуск шкафов и «стенок», чтобы не хуже, чем в братских соцстранах? Как вывести на чистую воду главного инженера?.. Сегодня они говорят еще о болезни Варвары Фоминичны: никак не поддается она врачебным усилиям, первоначальный диагноз взят под сомнение, утром приводили женщину-профессора, но и она, показалось Майе, затруднилась сказать определенно, посоветовала озаботившейся Анне Давыдовне так вот и так, а остальное они договаривали за дверями палаты. Варвара Фоминична, жившая до этого в убеждении (как и Майя), что врачи все обо всех болезнях знают и все в них понимают, что каждое лекарство, которое предписано, неуклонно ведет ее к выздоровлению, закручинилась: «Это значит, они меня месяц целый неправильно лечили?» Такой неприятный поворот немного отвлек ее от производственных проблем, но ненадолго. Сама же себя и успокоила, что теперь врачи разберутся, главное, вовремя спохватились; хорошо, что совсем не угробили, мрачновато пошутила она, и что-то вроде улыбки промелькнуло на ее неулыбчивом лице.

...Алевтина Васильевна шуршит страницами, читает. Ей неважно, тусклый свет или яркий, была бы книжка или журнал в руках. Еще она любит слушать музыку. Лежит, нацепив на голову наушники, иногда от избытка чувств вздохнет полной грудью, поделится: «Какие же у итальянцев голоса!» Или: «Сколько ни слушаешь «Онегина», никак не наслушаешься!..»

Сегодня у Алевтины Васильевны подскочило давление, с утра лежит, к вечеру после уколов и таблеток полегчало, голос ее услышали. Сестра не хотела пускать к ней посетителей, и без того «нелегальных», детям вход воспрещен (пальтишки в гардероб не сдают, сваливают на деревянный диванчик у входа в отделение), но Алевтина Васильевна, благо дежурит Мария Федоровна, человек с пониманием, уговорила: пусть посидят, мне с ними веселей. «С ними» – это трое ребятишек из четвертого «А», где она классный руководитель и преподает математику.

Они вошли чинные, немного напуганные, что учительница лежит, но через минуту загалдели, спеша поделиться новостями: какой-то Гаврилов порвал какой-то Краснухиной фартук... «А на физкультуре прыгали в высоту, я все время сбивала рукой рейку, три получила».... Мария Михайловна тоже заболела, вместо природоведения был труд... «Тш-шш!» – весело шикала Алевтина Васильевна, они переходили на шепот – ненадолго, не получалось у них тихо и по очереди говорить.

У Майи в первых четырех классах тоже была учительница вроде Алевтины Васильевны – Бронислава Борисовна. Майя собиралась, когда вырастет, стать учительницей и быть на нее похожей. Однако чем дальше от четвертого класса и от Брониславы Борисовны, тем сильней гасло это желание и погасло. Хотя нельзя сказать, что не было и после хороших учителей. Были, да все не совсем такие. Объяснить разницу Майя не умела, только почувствовала: не получится у нее, как у Брониславы Борисовны, чтобы к каждому мальчишке и к каждой девчонке единственное, безошибочное, вовремя слово. А хуже она не хотела быть.

...Возможен еще выход: взять и выйти замуж. Не вообще, а как Ланка, Викина подруга еще со школы. Она себе голову не забивала, куда поступать, кем стать, где приносить людям пользу, а в девятнадцать лет вышла замуж. Ему было тридцать шесть. Старый, зато Ланка – на все готовое и все к ее ногам. Какой-то начальник, шишка, машина возит на работу и с работы. Ланке оставалось приложить умелую женскую руку к холостяцкому неуюту, практичность по части приобретения декоративных тканей и светильников, чтобы достичь в интерьере уровня мировых стандартов, если судить о них по выставкам и фильмам из жизни высшего общества. Ланка с этой практичностью будто родилась. Сначала квартира была двухкомнатная, теперь трехкомнатная, Ланка растит двух дочек, шесть лет и четыре года, вся в хлопотах об их правильном разностороннем воспитании, о здоровье, хорошей одежде и вкусной пище, да не лишь бы, наспех, за кухонным столом, как теперь у всех принято, и хозяйка при этом в халате, а будто всегда праздник. Ланка вкладывает в это жизнь – и кто бросит в нее камень? «Женщина должна быть женщиной, а не ишаком, которого тянут с одной стороны за уши: вкалывай, зарабатывай, занимай общественное положение, а с другой стороны за хвост: рожай детей, создавай мужчинам домашний очаг». Такой у нее взгляд. Интересно, назад Ланка смотрит или, наоборот, шагает впереди своего времени?.. Как бы там, однако, ни было, но Майиных проблем у нее нет.

Мечта о богатом муже вспыхнула в воображении прекрасным фейерверком, но точно как фейерверк, проблистав несколько мгновений золотыми, красными, синими, зелеными огнями, рассыпалась и померкла. Не увидела Майя себя в этих интерьерах в роли образцовой жены и матери...

А вообще-то, что там ни думай по этому поводу, надо еще такого Антошкина (Ланкин муж) найти. Встретить и полюбить. И чтобы он тебя полюбил. И чтоб детей от первого брака у него не было – к тридцати-то пяти годам!.. И чтобы... Ах, сказала себе Майя, ерунда какая-то в голову лезет. Заснуть бы скорей и ни о чем не думать. От мыслей отдохнуть.