Злой рок. Политика катастроф

Уровни загрязнения цезием-137 в Европе после катастрофы на Чернобыльской АЭС, 10 мая 1986 г.

У нас это невозможно

Ядерные программы Советского Союза и Америки различались не слишком сильно, и ничто не покажет этого лучше, чем частичное расплавление реактора № 2 на АЭС «Три-Майл-Айленд», расположенной недалеко от Мидлтауна, штат Пенсильвания. Эта авария произошла 28 марта 1979 года. Да, в ней, в отличие от чернобыльской катастрофы, никто не пострадал. Радиоактивное вещество почти не вышло за пределы электростанции. Но заключение Комиссии по ядерному регулированию вселяло ужас: «Сочетание неисправностей оборудования, конструктивных недоработок и ошибок рабочего персонала привело к частичному расплавлению активной зоны реактора TMI-2»^[997]. Продюсеры фильма «Китайский синдром», в котором на американской АЭС плавится ядерный реактор, не могли поверить в свою удачу. Фильм впервые показали в американских кинотеатрах всего за двенадцать дней до катастрофы.

Непосредственной причиной аварии на «Три-Майл-Айленд» была неумелая попытка устранить засор в одном из восьми фильтров очистки конденсата (благодаря этим фильтрам в воду вторичного контура реактора не проникали примеси). Операторы решили очистить скопление смолы водой, а не сжатым воздухом. Они и не представляли, к чему это приведет. Где-то в 04:00 и питательные водяные насосы, и бустерные насосы, и насосы для откачки конденсата просто отключились, перекрыв подачу воды к парогенераторам, отводившим тепло от активной зоны реактора. Тот автоматически произвел аварийное отключение, но поскольку клапаны трех вспомогательных насосов были закрыты – на техническое обслуживание, – то вода никак не могла проникнуть к реактору и уменьшить стремительно возрастающее тепло ядерного распада. Пытаясь удержать под контролем увеличивающееся давление, операторы вручную открыли предохранительный клапан, расположенный наверху бака-барботера. Клапан должен был закрыться после того, как давление возвратится к нормальному уровню. Но – и это была очередная неисправность – он застрял в положении «открыто». При этом световой сигнал на панели в диспетчерской указывал на то, что клапан закрыт, – здесь дело было уже не в простой неполадке, а в конструктивном дефекте. В итоге операторы не подозревали, что охлаждающая вода в виде пара по-прежнему выходит из неисправного клапана. Кроме того, они ошибочно считали, что в активной зоне повышается уровень воды, и не понимали, что там накапливается не вода, а пар. Неверно представляя ситуацию, операторы отключили насосы аварийного охлаждения активной зоны, которые автоматически запустились после того, как предохранительный клапан не смог закрыться. В 04:15 радиоактивный теплоноситель проник в пространство герметичной оболочки, а затем перекачивался во вспомогательное здание, расположенное за пределами оболочки, до тех пор, пока в 04:39 не были остановлены дренажные насосы. Вскоре после 06:00 верхняя часть активной зоны реактора обнажилась, и сильный жар вызвал реакцию между паром в активной зоне и циркалоевой оболочкой стержня ядерного тепловыделяющего элемента. Реакция расплавила оболочку и повредила топливные таблетки, в результате чего радиоактивные изотопы попали в теплоноситель реактора, а кроме того, образовался огнеопасный газообразный водород, часть которого могла взорваться. В 06:45 зараженная вода достигла датчиков и прозвучал сигнал радиационной опасности. На третий день после аварии еще казалось, что водород, скопившийся в куполе реактора, вызовет взрыв. Будь в куполе кислород, это вполне могло бы произойти. В любом случае расплавилась половина уранового топлива и разрушилась почти вся оболочка. Но, что самое главное, корпус реактора – второй уровень герметичного ограждения после оболочки тепловыделяющего элемента, – остался невредим и сумел удержать поврежденное топливо со всеми радиоактивными изотопами в активной зоне. Поэтому радиоактивного вещества утекло совсем немного – и пагубных последствий для здоровья населения почти не было отмечено. Самый сильный ущерб, впоследствии лишь усиленный чернобыльской катастрофой, понесла американская ядерная промышленность: ее быстрое развитие замедлилось. К тому времени, как случилась авария на «Три-Майл-Айленд», власти одобрили строительство ста двадцати девяти атомных электростанций; из них было завершено только пятьдесят три.

Президентская комиссия по расследованию аварии на «Три-Майл-Айленд», которую возглавил Джон Кемени, безжалостно раскритиковала ответственные учреждения: производителя «Бэбкок и Уилкокс» (Babcock & Wilcox); компанию «Метрополитен Эдисон» (Metropolitan Edison, Met-Ed), управлявшую электростанцией; и Комиссию по ядерному регулированию (NRC). Оказалось, что сходный инцидент уже произошел за полтора года до этого на другой атомной электростанции, построенной Babcock & Wilcox. Неполадки с неисправным предохранительным клапаном были «известным неизвестным» – почти как чернобыльская проблема стержней с графитовыми наконечниками. А вот операторы отделались легко. Специальная группа по расследованию происшествия на АЭС «Три-Майл-Айленд» при NRC пришла к выводу, что человеческие ошибки были вызваны не простыми «недостатками операторов», а скорее всего, тем, что конструкция оборудования, подача информации, порядок действий при чрезвычайных обстоятельствах и обучение не соответствовали необходимым требованиям. Реактор «проектировался и строился без учета стержневой концепции или философии согласования характеристик машины с возможностями человека», и никто четко не определил, какая роль отводится операторам в критической ситуации. Им давали слишком много ненужной информации, и в то же время «некоторые основные показатели не отображались» или были недоступны в нужный момент. Диспетчерский щит был спроектирован плохо, что вело к «совершению лишних движений со стороны оператора, повышению рабочей нагрузки, а также к возрастанию вероятности ошибки и времени реагирования». Операторов не познакомили с «систематическим методом диагностики проблем» и не обучили «навыкам, необходимым для диагностики происшествий и совершения надлежащих действий»^[998]. Разве можно сказать, что операторы «Три-Майл-Айленд» пребывали в лучшем положении, чем их чернобыльские коллеги? И те и другие в каком-то смысле работали в потемках. Неужели американцам просто посчастливилось избежать мощного взрыва?

Что же касается мер, принятых по отношению к местным жителям, то американские власти действовали не намного более эффективно и открыто, чем советское правительство семь лет спустя. Стоило Гэри Миллеру, диспетчеру станции, объявить общую тревогу, как началась неразбериха. В компании Met-Ed сперва отрицали утечку радиации. Вице-губернатор штата Уильям Скрэнтон III изначально повторял то же самое, но потом, похоже, передумал. 30 марта, через два дня после аварии, NRC рекомендовала всем в радиусе 10 миль (ок. 16 км) от АЭС не выходить на улицу. Спустя несколько часов губернатор Дик Торнберг, прислушавшись к словам Джозефа Хендри, председателя NRC, посоветовал эвакуировать «беременных женщин и детей дошкольного возраста… в радиусе пяти миль» (ок. 8 км). Ближе к той ночи, когда, казалось, возрос риск взрыва, официальные лица поняли, что им, возможно, придется эвакуировать всех в радиусе 10 или даже 20 миль (ок. 16–32 км), – в этом случае свои дома поневоле покинули бы более 600 тысяч человек в шести близлежащих округах. Плана подобной эвакуации никто не разработал – а единственный план действий в чрезвычайных обстоятельствах предусматривал эвакуацию лишь тех, кто находится в радиусе 5 миль (ок. 8 км) от станции. В итоге везде воцарился хаос. Примерно 40 % из тех, кто жил в пределах 15 миль (ок. 24 км) от «Три-Майл-Айленд», решили уехать, – и перед тем устроили набег на банки, массово изымая со счетов наличные. Священники начали давать «общее отпущение грехов», и вряд ли это успокоило оставшихся жителей. Три сотни журналистов слетелись к месту происшествия. Только через неделю после того, как случилась авария, власти объявили, что водородный пузырь не взорвется. Оповещение об эвакуации отменили еще пять дней спустя^[999].

В Советском Союзе центральное правительство обладало слишком большой властью. В Соединенных Штатах власть распределялась между слишком многими федеральными, государственными и местными агентствами. Чрезвычайное происшествие на «Три-Майл-Айленд» и освещение ситуации для широкой публики привлекли более ста пятидесяти таких агентств. И их усилия, мягко говоря, были согласованы очень плохо^[1000]. Просматривая сообщения о кризисе на трех телеканалах, президент Джимми Картер, изучавший атомную энергию в годы офицерской службы на флоте и принимавший непосредственное участие в зачистке территории после радиационной аварии в канадской лаборатории в Чок-Ривер, вознегодовал. «Слишком много людей болтает, – пожаловался он Джоди Пауэллу, своему пресс-секретарю. – И сдается мне, половина из них и понятия не имеет, о чем говорит… Добейтесь того, чтобы все эти люди говорили в унисон». На место происшествия отправили Гарольда Дентона из NRC, но этого не хватило, и 1 апреля Картер сам полетел на «Три-Майл-Айленд» с целью уверить общественность, что положение под контролем^[1001].

Опять же, главной концепцией в данном случае оказывается сложность. Эту точку зрения в то время популярно изложил Чарльз Перроу, социолог из Йеля, в своей идее «обычных аварий» (англ. normal accident) – иными словами, таких, которые становятся рядовыми из-за того, что сложность повсеместна^[1002]. Реактор «Три-Майл-Айленд» сам по себе был очень сложным. Но взаимодействие между людьми, работающими с ним, и его технологией было организовано настолько неудачно, что простой заклинивший клапан и ошибочный сигнал лампочки на диспетчерском щите привели к частичному расплавлению активной зоны реактора и едва не вызвали намного более страшную беду. В чрезвычайных обстоятельствах десятки государственных агентств пытались руководить ответными мерами или хотя бы внести в принятие этих мер свой вклад, но никакого плана масштабной эвакуации просто не существовало. Если бы взорвался водородный пузырь, тогда, несомненно, СМИ нашли бы способ возложить вину на президента Картера – впрочем, сделать это было бы сложнее, окажись он неподалеку от места взрыва. И все же приписывать лидеру главную роль в бедствии – это лишь вариация толстовской «ошибки Наполеона», как мы уже отмечали в шестой главе… если, конечно, этот лидер не сродни Гитлеру, Сталину или Мао, которые всеми силами стремились к тому, чтобы катастрофа произошла. Аварии в большинстве своем случаются тогда, когда в сложной системе начинается кризис, вызванный, как правило, незначительным нарушением. То, насколько мощную катастрофу вызовет экзогенный шок, зависит от структуры пораженной социальной сети. А точка отказа в том случае, если ее вообще удается найти, с наибольшей вероятностью находится не наверху, а на среднем уровне организационной диаграммы^[1003][1004]. При этом, если сбой все же случается, и все общество в целом, и различные группы внутри него начинают делать более широкие выводы о будущих рисках без особых на то оснований^[1005] – отсюда и распространенное убеждение, что ядерная энергия категорически опасна, хотя аварий, связанных с ней, случалось совсем немного. И именно о такой системе воззрений нам следует помнить, когда мы начнем разговор о гораздо более серьезной катастрофе – или, вернее сказать, катастрофах – 2020 года.

Глава 9

Эпидемии

Короче, Марс подсказал мне, что чума переносится тварями Луны. Именно Луна, покровительница всего темного и дурного, и была всему виной^[1006].

Редьярд Киплинг. «Доктор медицины»

Антропауза

Может казаться, что написать историю еще не завершенной катастрофы невозможно, – но все же исторический взгляд на происходящие события не лишен ценности. Более того, пытаясь представить бедствия в виде системы, мы в любом случае обратимся к истории. Эта глава была написана в первую неделю августа 2020 года и переработана месяц спустя, когда многое из того, что известно читателям сейчас, еще оставалось неизвестно. Возможно, ряд суждений, высказанных здесь, на момент публикации уже окажутся неверными. И поэтому данную главу следует читать как дневник «чумного полугода» – именно так она и обретала облик. А рождалась она как еженедельная презентация, некий набор слайдов, первые из которых появились 29 января, вскоре после того, как я посетил Всемирный экономический форум в Давосе. Я обновлял их каждую неделю, пока не пришло время написать эту книгу.

Я увидел тогда, что мировые экономические и политические лидеры выбрали неверный повод для беспокойства. В то время как глобальная пандемия набирала ход – и во все точки мира, покидая Ухань, летели самолеты с зараженными пассажирами, – почти все дискуссии на Всемирном экономическом форуме были посвящены проблеме изменения климата. Советы директоров обсуждали в первую очередь проблемы экологической ответственного, социальной справедливости и корпоративного управления (ESG). 23 января ученые-атомщики перевели стрелки Часов Судного дня «ближе к концу света, чем когда-либо», но не потому, будто предвидели пандемию: они боялись ядерной войны, изменения климата, «информационной войны в киберпространстве» и «эрозии» «международной политической инфраструктуры»^[1007]. Весь западный мир не сумел осознать важность «нового коронавируса», о котором с задержкой, в последний день 2019 года, сообщило Всемирной организации здравоохранения китайское правительство, – а потом было слишком поздно. В этом есть своя горькая ирония, но COVID-19 исполнил желание Греты Тунберг, маленькой девочки, пророка милленаристского движения XXI века. «Нам не нужно „снижать выбросы“. Мы должны их полностью прекратить, – заявила она в Давосе. – Любой ваш план, любая ваша политика не дадут ровным счетом ничего, если в их основе не будет радикального прекращения выбросов начиная с сегодняшнего дня»^[1008]. Не прошло и нескольких недель, как наблюдения со спутников засвидетельствовали радикальное снижение выбросов диоксида азота над Китаем (примерно на 40 % по сравнению с тем же периодом в 2019 году), над США (на 38 %) и над Европой (на 20 %)^[1009]. Безусловно, так проявлялись прямые последствия замедления экономической активности, которое, как считалось, было необходимо, чтобы остановить распространение нового вируса. Борцы за охрану окружающей среды могли радоваться и наступившей «антропаузе», благодаря которой сотни миллионов птиц и миллионы животных не погибли, как это происходит обычно, под колесами наших машин^[1010]. Оказалось, люди принесли наивысшее благо планете, просто закрывшись на несколько месяцев в своих домах.

Нет, я не стремлюсь отвергнуть вероятные риски, вызванные повышением глобальной температуры. Я просто предполагаю, что мы, зациклившись в 2019–2020 годах только на этих угрозах, поступили недальновидно. Если говорить о средних американцах, то накануне пандемии риск их смерти от передозировки наркотиков был в двести раз выше, чем вероятность гибели в катастрофическом урагане. Опасность умереть в ДТП в полторы тысячи раз превышала угрозу утонуть во время наводнения^[1011]. А в 2018 году число американцев, погибших от гриппа и пневмонии (59 120), значительно превосходило число тех, кто умер в автомобильных катастрофах (39 404)^[1012]. Всего за столетие до наших дней, в 1918–1919 годах, пандемия гриппа показала, каким смертоносным может оказаться новый вирус, поражающий дыхательную систему. Но политические лидеры, несмотря на неоднократные предупреждения, пренебрегли этим риском.

Истоки нового вируса SARS-CoV-2 можно проследить вплоть до проблем в функционировании однопартийного китайского государства. Впрочем, если мы хотим объяснить, как именно распространялся вирус, необходимо обратиться к науке о сетях и ее прозрениям. Правительства Соединенных Штатов, Великобритании и Евросоюза тоже не смогли отреагировать на угрозу быстро и эффективно, пусть и по своим причинам. В Латинской Америке все было еще прискорбнее. Но вопреки частым утверждениям в этом виновны не только лидеры-популисты. Несостоятельной оказалась сама система, и государства, совладавшие с кризисом лучше остальных – Тайвань, Южная Корея и другие меньшие страны, – показали, что этот провал не обязательно был неизбежен. Однако ситуация ухудшилась из-за огромного потока неверной и заведомо ложной информации о вирусе, которая сама разошлась по интернету как вирус и привела к тому, что люди не понимали, насколько серьезно стоит относиться к новой инфекции. Социальное дистанцирование стало верным решением, но экономические последствия запоздалых локдаунов не имели прецедентов в истории, – и по мере того, как прояснялся истинный коэффициент летальности при заражении COVID-19, мы осознавали, что экономический вред этих действий – почти несомненно – превышает пользу, которую они принесли здравоохранению. В десятой главе я буду говорить о том, что монетарные и фискальные меры были не стимулами, а паллиативами. Главный эффект, оказанный ими, заключался в том, что они отделили цены активов от экономической действительности и (вероятно) посеяли семена будущей инфляции. К лету 2020 года стало понятно, что путь к выходу есть. Но этот путь не ведет прямо к прежней нормальности – к ней нам, возможно, придется возвращаться много лет, и нет никакой уверенности, что мы вообще сумеем это сделать. На этом пути, о чем я еще скажу в последней главе, нас поджидает опасность: он может привести к политическому кризису и геополитическому столкновению, а потенциально – даже к войне.

Дыхание Уханя

Пандемия COVID-19 могла оказаться такой губительной, как это предсказывали эпидемиологические модели, построенные в середине марта в Имперском колледже Лондона. На том этапе ни о какой уверенности говорить не приходилось. Нил Фергюсон и его коллеги-эпидемиологи из Имперского колледжа Лондона допускали, что мир столкнулся с пандемией столь же смертоносной, какой была «испанка» в 1918–1919 годах, и что без самых радикальных мер, скажем тех же локдаунов, могут умереть 2,2 миллиона американцев. Но это предполагало более высокий коэффициент летальности при заражении (0,9 %), а даже на той ранней стадии он казался маловероятным. К августу появилось ощущение, что пандемия 2020 года с точки зрения избыточной смертности закончится скорее как эпидемия азиатского гриппа 1957–1958 годов. (В седьмой главе мы отмечали, что азиатский грипп убил до 115 700 американцев – в 2020 году эквивалентная цифра составила бы 215 тысяч – и от 700 тысяч до 1,5 миллиона человек во всем мире. Эквивалент на 2020 год – от 2 до 4 миллионов.) А это означало, что в августе 2020 года COVID-19 был способен погубить еще очень многих.