Змеиная прогулка
Шрифт:
«Отлично. Согласен, блин. Но ты пойдешь с нами. Это у тебя есть разрешение.
«Я отказываюсь, у меня нет».
«Время? Я думаю, что да. Хоть раз кто-нибудь из вас, офицеров-солдат, увидит, что происходит, когда вы отдаете приказы! Сонни щелкнул пальцами в сторону своих охранников. Тот, что повыше, отступил назад, чтобы проводить мистера Шапиро вниз по ступенькам.
Коридор внизу лестницы выходил в длинный коридор, с обеих сторон которого стояли безликие двери, выкрашенные в черный цвет. Лессинг отметил камеры и шпионские устройства: за всем, что двигалось в этих нижних регионах, следили. Сонни прошел половину коридора и заговорил в решетку возле одной из дверей.
«Экскурсия?» — спросил Лессинг. «Теперь ты покажешь
«Это не мой выбор, Алан! Мы… я не садист.
«Как только гость заговорил, вы собираете его обратно и оплачиваете счет в отеле, пока он выздоравливает? Бесплатные напитки? Питание на дому? Билет в оперу?
«Вы не какой-то арабский террорист, какой-то «борец за свободу» с блестящими глазами».
«Если бы я был прав, пытки были бы приемлемыми?»
Шапиро зарычал на него. «Израиль окружен врагами, даже после столетия войны, после победы над всеми своими врагами… даже после Пакова! И есть Холокост. Это никогда не должно повториться».
«Где был «Холокост»… как вы говорите».
«Видеть?» — вскрикнул Шапиро. «Видеть? Я же тебе говорил! Он проклятый нацист!» Он выглядел почти ликующим.
Комната за дверью была примерно двадцать квадратных футов. Его стены представляли собой бетонные блоки, выкрашенные в белый цвет, а пол — тусклый, упругий коричневый пластик, приглушающий звуки. Медсестра в униформе, приземистая темноволосая женщина лет пятидесяти, положила книгу и поднялась из-за стола у двери.
В центре комнаты, частично скрытый за кучей машин и консолей, стоял наклоненный металлический стол. Над этим, как какая-то футуристическая виселица, торчал штуцер для внутривенной капельницы. На табло на посте медсестры мигали огни, и экран монитора ЭКГ проливал пустой зеленый свет на фигуру в белом, лежащую на столе. В воздухе раздался высокий, едва слышный, свистящий шепот.
Лессинг посмотрел. Он ничего не мог с этим поделать.
Босые ноги торчали из каждого нижнего угла стола. Лодыжки были обернуты эластичными мягкими пластиковыми ремнями Ty-Do, которые удерживали ноги в неудобной форме буквы «Y». Трубки выходили из толстого подгузника над пахом и исчезали в отверстии на блестящей поверхности стола. Мягкий пояс, похожий на пояс японского борца сумо, пересекал живот заключенного. Над ним грудь мужчины, покрытая черной шерстью, была выбрита тут и там, чтобы можно было прикрепить устройства наблюдения. Руки жертвы, широко раскинутые под углом и связанные, как и его ноги, торчали над верхним краем стола. Руки представляли собой бесформенные комочки, пальцы раздвинуты ватными дисками. Голова представляла собой приглушенный шар, безликую сферу из бинтов, трубок, проводов и датчиков. Качающиеся фонари и хромированные машины свисали с выдвижных рычагов над головой, их холодный блеск был более устрашающим, чем любой средневековый инструмент пыток.
Сопротивление было бесполезным. Эти люди играли в новейшие игры. Он может продержаться какое-то время, но рано или поздно сломается. Любой бы сделал это. Тогда они вытащили бы его, как рыбу. Никто не мог выдержать современных изощренных допросов.
Лессинг боролся за спокойствие. Он уже решил петь, как пресловутая птица. Ему нечего было скрывать, ни товарищей, ни дела, которое пострадало бы, если бы он исповедовался во всех грехах вплоть до третьего класса! Он не знал ничего ценного о Партии Человечества, Малдере, Лизе и других. И он с радостью рассказывал Сонни о Marvelous Gap, Пакове, Ричмонде — все, что он хотел услышать.
Он собрался с духом. Ему просто придется пережить все, что с ним сделали.
Возможно, он мог бы подделать это. Он надеялся, что они не будут применять к нему сексуально-садистские методы. Лессинг всегда считал себя крутым одиночкой, который, возможно, не присоединится к школьной байкерской банде, но с которым тоже нельзя связываться. Он мог вынести — и вынес — раны, боль и
невзгоды. Это было другое. Кастрация, импотенция и сексуальное унижение были страшилкой для американских мужчин — для всех мужчин — и Алан Лессинг не был исключением. Кем бы ни был тот несчастный неонацист в Детройте, у него хватило смелости противостоять тому, что с ним сделали.Проблема заключалась в том, чтобы его «признание» звучало правдиво. Сонни был умен, но Лессинг думал, что его можно убедить. Шапиро, с другой стороны, не поверил бы ему, пока сначала не прокричал свои легкие в течение часа или двух. Лессинг обнаружил, что он не против притвориться испуганным — при необходимости разыграть грубую трусость — перед Сонни, охранниками или даже перед женщиной; он все равно сможет жить сам с собой. Но он не хотел унижаться перед Шапиро, как какой-нибудь бедный арабский ребенок, пойманный за швырянием камней в патруль Иззи.
Сонни говорил. «…Серия бета-карболинов. Менее радикально, без повреждения тканей, но более надежно, чем физические методы. Иногда после этого остаются психологические травмы, но ни шрамов, ни увечий. Смертность от него минимальна, и он не оставляет видимых последствий, на которые можно было бы жаловаться».
«Что… что он делает?» Шапиро выглядел бледным вокруг жабр.
«Это препарат от беспокойства, изменяющий настроение. Вы чувствуете ужас, в который не можете поверить. Сильный, грубый страх, тревога без причины, паника, которая почти буквально пугает вас до смерти».
Виззи сглотнул. «В том, что все? Это… этого… достаточно?
«Обычно. Если это не так, мы добавляем каплю ЛСД».
«Тяжелая поездка по веселому дому», — заметил Лессинг.
«Или доза сукцинилхолина. Это парализует все мышцы, кроме сердца. Субъект не может пошевелить веком, не может глотать, даже не может дышать, хотя он… или она… находится в полном сознании. Респиратор необходим, чтобы человек не задохнулся. Это адское ощущение, скажу я вам. Я попробовал один раз, чтобы посмотреть, каково это».
Настала очередь Лессинга сглотнуть. Стало трудно сохранять хладнокровие. Он обратился к Сонни. — Кто… кто это… там, на столе?
«Ваш сирийский друг Мухаммад Абу Талиб. Он рассказывал нам всем о сети корпораций СС, Германе Малдере, связях с Афинами, неком докторе Теологидесе, структуре партии в третьем мире… обо всем, что он знает или когда-либо думал, что знает.
Рот Лессинга был полон пепла. — Он… он нас слышит?
«Нет.» Сонни потряс своими тугими золотистыми кудрями. «Он прослушивает запись наших вопросов снова и снова. Иногда мы прерываем нас жестоким, оглушительным шумом и диссонансом, иногда тихой музыкой, колыбельными и сладкими уговорами. Через капельницу ему через нерегулярные промежутки времени вводят дозу лекарства от страха. Когда они пройдут, мы вынимаем у него изо рта резиновый кляп-конформер и задаем ему еще вопросы. Он никогда не знает, как долго длятся сеансы, который час, день или ночь. Мы можем держать его таким бесконечно долго, полностью отрезанным, полностью дезориентированным, питаемым внутривенно. Он не может даже получить сердечный приступ и умереть на нас. Медицинская наука заботится об этом». Он кивнул медсестре, которая бесстрастно смотрела в ответ.
Шапиро издал рвотный звук. Сонни вздохнул и сказал: «Да ладно, Алан. Пойдем по соседству и покончим с этим».
Лессинг всегда считал себя сильным человеком, который мог дать хороший бой со связанными за спиной руками — в буквальном смысле. Охранники Сонни доказали обратное. Он нанес всего один уверенный удар и с удовлетворением увидел, как малыш с дубинкой согнулся, задыхаясь. Затем другой охранник ударил его коленями и прижал коленями к пояснице. Его синий комбинезон сорвали, и его обнаженного, корчившегося и ругающегося, потащили через дверь, по коридору в комнату, идентичную первой. Они подняли его и бросили на стол, как у Абу Талиба. Его поверхность была слоем льда, прижимающимся к его позвоночнику.