Змеиная прогулка

После этого его отвели обратно в камеру: чистую, пустую комнату, которую он так беспечно покинул этим утром. Они усадили его на пол, скрестив ноги, и сковали его запястья и лодыжки так туго, что он не мог выпрямить конечности. Более крупный охранник, чей английский был лучше, затем подробно рассказал ему, что с ним будут делать на предстоящих занятиях. Наконец меньший мужчина помочился на него. Только тогда они оставили его в покое.

Сознание то появлялось, то исчезало. Ужас и галлюцинации ворвались в открытые двери его разума, как ветреные призраки. Ему было ужасно больно, но его физическая боль была ничем по сравнению с миазмами страха, которые клубились и клубились внутри и вокруг него. Он все еще страдал от последствий приема наркотиков. Кроме того, Сонни упомянул о дальнейших сеансах: Лессинг теперь стал полноправным клиентом Шестого отдела. Помимо бета-карболина и других химикатов, теперь он будет подвергаться недружелюбному обращению со стороны охранников. Сонни делал вид, что не терпит садизма, не открыто, но он наверняка должен был это осознавать. В конце концов, боль, деградация и ужас были фирменными чертами дома.

Он не мог этого вынести. Раньше он не знал, но теперь знал: Алан Лессинг не был героем. Он не был застрахован.

Никто не был. В XXI веке допрос стал формой искусства.

Он катался, полз и с трудом пробирался по кафельному полу к умывальнику. Он ахнул; его наручники представляли собой тонкие стальные обручи, врезавшиеся в его плоть, словно раскаленные провода. Его похитители, несомненно, наблюдали; пусть думают, что он пытался пить из унитаза.

Выход был. У него осталась одна карта.

Он поймал рулон туалетной бумаги зубами. Он крутил его, беспокоясь и дергая, пока металлический держатель не открылся. Крошечная «таблетка зомби» Халифы выкатилась из полой трубки. Он харкнул слюной и быстро согнулся пополам, чтобы охрана не успела его увидеть и остановить.

Таблетка казалась горькой на языке. Он попытался сглотнуть, почти потерял сознание и, наконец, подавился. Он лежал неподвижно.

Дверь распахнулась. Он услышал шум и крики. Чьи-то руки вцепились ему в плечи, отдергивая голову назад. Грубые пальцы вонзились ему в горло, схватили за язык, зажали нос. Кто-то крикнул: «Таблетка самоубийства! Врач…!» Другие голоса бормотали на иврите.

Свет на потолке потускнел, покачнулся, снова загорелся и погас. Боль, мертвая и тупая, поползла вверх из его живота. «Свинцовый» подходящее слово для этого.

Чернота кругом. Джамила. О, Джамила.

Я вытру Иерусалим, как человек вытирает блюдо, вытирая его и переворачивая.

— 2 Царств, 21:13

За то придут на нее язвы в один день: смерть, и плач, и голод, и будет сожжена огнем, ибо силен Господь Бог, Судья.

— Откровение, 18:8

Красота Израиля убита на высотах твоих: как пали сильные! Не говорите об этом в Гате, не разглашайте на улицах Ашкелона; чтобы не радовались дочери Филистимлян, чтобы не торжествовали дочери необрезанных.

— 2 Царств, 1:19.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Вторник, 1 марта 2044 г.

Холодный.

Его ноги были холодными.

Он повредил. Синяки. Боли. Конечности скрючены, желудок спазмирован, пальцы рук и ног онемели, рот сухой, как пыль мумии, гробница не открывалась тысячу, тысячу лет.

Что-то сковало его. Он слабо боролся и почувствовал, как ткань соскользнула с его тела. Лист?

Без сознательной команды его глаза открылись. Или пытался. Они были хрустящими и заклеенными. Пальцы появились из ниоткуда, чтобы лапать их. Зрение смутно вернулось к его левому глазу. Правый не сработал. Это было к лучшему; на левом были только размытые цвета и колеблющиеся пятна, а над головой — огромное белое солнце.

Что-то блестело справа от него, еще один белый объект слева, черный овал перед ним. Формы корчились на границе его поля зрения, как будто он смотрел в туннель — туннель, проходящий через ад. Он видел предметы, людей, животных, фантастических существ, которые танцевали, прыгали и резвились. Смените партнера! Круг-круг и до-си-до! Он слышал музыку на скрипке, чувствовал смешанный запах жары, свечей, пива и пота, дешевых духов и соломы. Это было нереально; это был фильм?

Должно быть, это фильм. На языке он почувствовал шоколадно-мятный привкус, гладкий и темный, и услышал хруст фольги. Влажная женская рука дрожала в его руке, заставляя его вожделение подниматься невидимым в ароматной попкорном темноте. Он почувствовал стыд. Могла ли она сказать? Могла ли она увидеть комок в его штанах? Мэвис была довольно наблюдательна, даже когда наблюдала за эмоциями Кари Дэнфорт и Роберта Уэйта на экране, полных пара, как в китайской прачечной! Он опустил руку вниз, чтобы скрыть давление между ног. Это только сделало ситуацию еще хуже.

Белое солнце было ярким, холодным, сверкающим звездным огнем. Оно вернуло его обратно к боли и праху, мумиям и безглазым лицам-черепам.

Он не мог вспомнить. Он не хотел вспоминать. Он боялся. Он не мог помнить и оставаться в здравом уме.

Другой его глаз открылся, но он был более размытым, чем первый. Были ли у него еще глаза, которые могли бы работать лучше? Он хотел, чтобы они открылись, но никто этого не сделал. Он приказал остальному телу ответить. Кто и что он был? Сколько конечностей у него было? Была ли вся вселенная просто агонией и размытием? Был ли он вселенной?

Неизвестные части тела молотили, молотили и качали. Мир закрутился. Твердость пронзила какой-то далекий придаток, и жгучая боль вырвалась из места, которое, как подсказала ему память, было его левым плечом. С опозданием его уши уловили стук и замогильный стон, которые могли исходить от него самого. Дыхание вырвалось из легких, о чем он даже не подозревал.

Он словно упал с какого-то места выше на какое-то место ниже. Над ним вырисовывались серые колонны, а черный прямоугольник вдалеке становился выше и приобретал иную форму.

Память сообщила: «Дверь. Это дверь. Вы под столом, сэр. Память была излишне саркастичной.

Белизна окутала его, и он боролся. Его руки, когда он их освободил, были бледными, как рыбьи жабры, с фиолетовыми, зелеными и желтоватыми синяками, полосами и пятнами. При других обстоятельствах он мог бы восхищаться собственной красочностью. Каким он был? Хамелеон? Перегородчатая ваза? Перед ним вернулась картина: странная вещь с плоскостями, углами и сырыми цветами. Это был человек, но сильно искаженный.

Память подсказала ему слово: «Лувр». Он где-то стоял и смотрел на картину через красную бархатную веревку. Он чувствовал запах цветов: запах француженки, с которой он был. Кем она была? Как ее звали? Париж! В отпуске из Анголы?

Пустота вернулась, когда Память поспешила искать новые данные.

Кто-то внутри его черепа приказал ему подняться. Кто, черт возьми, вообще был главным? Непроизвольно его руки нащупали опору, а ноги, о которых он даже не подозревал, сжались, толкнулись и поднялись. Камень откатился, и Лазарь вышел из гроба. Отличная работа, мистер Иисус! Отличная координация, ноги! Глобус, который был квинтэссенцией, он поднялся над плоской поверхностью, и поле его зрения поневоле поднялось вместе с ним. Эти невоспетые герои, его легкие, закачались, и холодный воздух хлынул внутрь, заставив его закашляться.