Змеиная вода
Шрифт:
– Это…
– Сестра Тонькина, говорю же ж… они так-то и не примирилися. Плевали друг другу в след… надобно будет сказать.
– Скажем, - пообещал Бекшеев. – Всенепременно…
Дом опечатали. И знакомый уже жандарм под Тихониным присмотром составлял опись имущества, то и дело крестясь, то ли от избытка впечатления, то ли от избытка, но уже набожности.
На столе разложили кольца.
Тихоня, надиктовывая текст, ковырялся с цепочками.
А начальник местной жандармерии, явившийся пред Бекшеевы очи, мялся и хмурился. Был он мужчиной лет, если не вовсе преклонных, то почти. И уже мыслями давно находился на заслуженной
– Да упала она, - повторял он в пятый раз уже. – Упала… дымно стало. Дыму глотнула, сердечко не выдержало, от она и того… упала и голову расшибла.
– А кто морг поджег? – интересовался Бекшеев, и получал ответ:
– Так само… или вон, Потапка, который при мертвецкой, снова напился, иродище, и курить стал…
– И тело спалил?
– А то… может, пролил чего, оно и загорелось. Он спужался и сбег… - в начальственных глазах теплилась надежда, что все получится оформить именно так. В конце концов, версия ж годная.
Правдоподобная даже.
– А смерть Северцевой?
– Так… змеюка проклятая… ныне их развелося… меня самого кусили, - он даже попытался штанину задрать, продемонстрировав место укуса. – Но так-то вот…
Вот.
И Бекшеев вздыхает, чувствуя, что не найдет здесь ни понимания, ни толковой помощи. Остается надеяться, что хотя бы золото не сопрут.
И снимки сделают нормальные. Хотя снимками Тихоня займется. У нас же не сегодня другое дело…
Машина Фрола Яковлевича, нагретая солнцем, воняла бензином, кожей и свежим пивом, которым он явно натирал сиденья для блеску. Внутри было чисто, да и снаружи машина сияла.
– Сперва-то лучше от сюда, - сказал он, выслушавши Бекшеева. – Это дальше всего будет, но если по старой дороге, то за минут сорок доберемся. Можно и быстрее, но там уж дорога не больно хорошая, а после в Змеевку…
Карту Бекшеев расстелил прямо на капоте, и нужные точки отметил красным.
– …к Каблуковым…
Туда ехать хотелось меньше всего, но не заглянуть будет невежливо. Да и поговорить мне надо, не с Каблуковой, а с детьми Антонины.
Дети порой замечают куда больше, чем думается взрослым. И думаю, Бекшеев это знает.
– Потом сюда… ну и обратно. Тут, даже если по темному ехать, то ничего, можно. До темноты всяко не успеем. Надо было с рання выезжать… но чего поспеем, то ваше, - завершил Фрол Яковлевич и не удержавшись, поинтересовался. – Стало быть, померла старая ведьма? От многие порадуются…
– Её не любили?
– А за что любить-то? Вы, господине, садитеся…
– Тихоню тут оставим, - решил Бекшеев и поморщился. – Не доверяю я местным. И надо опись сделать золота, потому что, возможно, не одна Северцева расплачивалась тем, что есть…
Киваю.
– …дрянь человеком была. Чистая ведьма. По характеру. К ней хоть так, хоть этак, а она тебя все одно дерьмом обольет… тьфу, - Фрол Яковлевич забрался в машину. – Я вам так скажу, давно надо было ей укорот дать. А кто возьмётся, ежели она вот тут всех от…
И кулак стиснул, к нам повернулся, проверяя поняли бы.
– Так уж и всех?
– А то… ну, может, не каждого, но Степаныч… это наш начальник жандармский, он точно Тоньки боялся. И не он один. Кого вон деньгами держала… она ж хитрая, все-то слышала, все-то…
Машина тронулась с места.
– …все-то выведывала, где и чего у кого. Когда надобно, улыбается, прикинется добренькой. Выслушает, пожалеет… а себе на ус мотает… надобно – денежку предложит.
Малую-то и на слово…– А нам говорили, что только под расписку.
– Кто?
– Соседка.
– А… ну, может, там такая соседка, из тех, знаете, что любят одалживаться, а отдавать так наоборот. Тонька таких знала. Вот ей-то и под расписку… мне одного разу подошла… Тонька, не соседка, - Фрол Яковлевич выбрался за черту города. – Окна прикрою, а то пылит тут.
Дорога и впрямь была проселочною, просохшею за последние недели без дождя. И теперь машина поднимала клубы мелкой желтой пыли.
– Так вот, у меня дочка замуж собралась. А это же ж расходы какие… мы-то откладвали там, конечно, но… то одно, то другое… в общем, а она тут раз и замуж. И скоро… и отложить никак. Понимаете? Обстоятельства…
Те самые, надо думать, что многих толкают к излишне поспешной женитьбе.
– А мы аккурат и хату поправили, и сарай. Я он машину купил, думал, сумею еще подкопить… кинулся… одолжить. Только у кого?
– В банке?
– Отказали, - махнул рукой Фрол Яковлевич. – Мол, старый я… и доход у меня этот… нерегулярный. Я уж говорить начинал, что, мол, хватит и расписаться. Оно-то, конечно, дочка молодая, ей хочется свадьбу. Ну и чтоб тамошняя родня не попрекала потом, что нищая… и Тонька тут как тут. Говорит, мол, слыхала я о твоей беде… откудова? Не знаю. Она и предложила денег дать. Под расписку. Только брал я… скажем, сто рублев, а вернуть обязался – сто пятьдесят. Я отказался сперва. А жене, дурак, ляпнул. Она и ухватилась. Мол, бери… там на свадьбу родня съедется, подарит. И свиней скоро бить, и гусей, отдадим как-нибудь. Всю плешь выела!
Это он сказал искренне.
Дорога нырнула в лес, и песка стало меньше, а еще тени огромных деревьев накрыли и дорогу, и машину. Я прямо ощутила, как остывает металл и дышать становится легче.
– Я и поддался. Взял… от… два года маялся, отдавая! Оно-то на свадьбу подарили, только дочка денег не дала… и жена тоже, мол, нечего молодых обирать… потом со свиньями… с гусями… ай, прям весь… и главное, Тонька кивает, входит в положение, но… и просьбочка у ней то одна, то другая. Отвези-привези. Встреть… и не откажешь же! Два года, пока не отдал, считай и на работу, и с работы… знаю, Михеич ей забор ставил, за бесплатно, чтоб проценту скостила. Кто-то зерно таскал… и так, по мелочи… нет, не скажу, что прям руки выкручивала, но…
– Держала всех крепко.
– Точно. Крепко держала. А еще знала она. Всё и про всех. И уж тут… - Фрол Яковлевич замолчал. – Многие ныне с облегчением вздохнут… ох, многие…
А нам теперь гадай, что именно знала Антонина.
И не из-за знания ли этого излишнего её убили.
Глава 24 Медянка
Глава 24 Медянка
На море на Окиане, на острове на Буяне, стоит дуб ни наг, ни одет, под тем дубом стоит липовый куст, под тем липовым кустом лежит златой камень, на том камне лежит руно чёрное, на том руне лежит инорокая змия Гарафена. Ты, змия Гарафена, возьми свое жало из раба такого-то, отбери от него недуги. А коли ты не возьмешь своё жало, не отберёшь недугов, ино я выну два ножа булатные, отрежу я у змии Гарафены жало, положу в три сундука железные, запру в два замка немецкие. Ключ небесный, земный замок! С этого часу, с полудня, с получасу, да будет бездыханна всякая козюлька, и ужаления её в неужаления. А вы, змии и змиицы, ужи и ужицы, медяницы и сарачицы - бегите прочь от раба такого-то по сей век, по сей час. Слово моё крепко! [1]