Змейские чары

— Кто ты? — повторяет Кира и встает, пошатываясь.

Незнакомка в черном платье смотрит прямо в глаза.

Ее лицо каждый миг становится чуть-чуть другим, эти перемены поначалу кажутся плавными, естественными, будто череда похожих лиц сменяет друг друга, но медленно проступает неприятная, тревожащая деталь: под прекрасной гладкой кожей что-то движется, словно за тонкой завесой ползает неведомое количество змей.

«Ты поглотила Катарину? — могла бы спросить Кира. — Или Катарины никогда не существовало? Она с самого начала была мороком, который ты наслала на Дьюлу-Крапивника… или в чьем облике сама пришла к нему… А может, такая ученица все-таки когда-то жила в твоем подземелье и ты надела ее шкуру, как платье?»

Она могла бы спросить, но молчит: все это теперь не важно.

— Я ответ на все вопросы, — произносит стоящая перед Кирой, и кажется, что ее устами говорят сразу множество женщин. — Я та, что была до начала времен. Я Мать Лжи и Дочь Истины. Я Жница крапивы, Хозяйка змей и змеев, я обращаю нить в ткань, ткань — в бумагу, а бумагу — в прах. Мои дети множат зло во имя добра. Без меня людям не выжить, но я однажды заставлю их пройти по последнему мосту. Ты знаешь мое имя.

Она протягивает руку — черную руку с черными острыми когтями.

— Знаю, — шепчет Кира, повторяя жест, словно зеркало. — Ты Дракайна.

За миг до того, как их пальцы соприкасаются, она закрывает глаза.

Три зарока и три условия

Было так: однажды посреди огромной библиотеки наконец-то повстречались юноша и девушка. Он был стройным, темноволосым, с яркими зелеными глазами на узком лице, с изогнутыми в ироничной усмешке тонкими губами. У него были красивые руки с длинными, изящными пальцами.

Она была легкой, как крыло бабочки, и мерцающей, как отражение Луны на поверхности быстротечного ручья. Ее светлые кудри золотились в сумерках библиотеки, как будто излучая собственное приглушенное сияние, ее молочно-белая кожа отливала перламутром. Простое, отчасти мешковатое платье не скрывало царственную осанку, тонкую талию и сильные бедра.

Они смотрели друг на друга и думали о том, что виделись уже много раз, но выглядели иначе. Львы, рыси, орлы; кошки, собаки, воробьи; розовые кусты, сплетающиеся ветвями над могилой влюбленной пары, деревья на противоположных берегах реки, башни одного собора, похожие как две капли воды; стрела и мишень, молот и наковальня, мотылек и пламя свечи. И вот, наконец, они смотрели друг на друга.

Зная тысячу языков, не могли подобрать нужных слов.

А тысяча первым, забытым, был язык истины.

— Да, понимаю. Понимаю, чего ты хочешь. Любовь творит с вами, людьми, странные вещи.

— Ты можешь мне помочь?

— Разумеется. Для меня нет ничего невозможного. Но придется заплатить.

— Проси что угодно.

— Ах, не спеши, мой мальчик… Быть может, узнав все подробности, ты поймешь, что оно того не стоит.

— Я готов на все.

— Что ж, тогда слушай. Обычно каждый, кто покидает Школу, дает слово выполнять любые обращенные к нему просьбы — исходящие, разумеется, от людей, а не чудовищ и других граманциашей. Время от времени я вознаграждаю или наказываю особо отличившихся учеников другими зароками. И это как раз твой случай.

Некоторое время она молча водит кончиком когтя по швам на его лице.

— У тебя будет три зарока и три условия.

Он вздрагивает и стискивает зубы.

— Первый зарок — такой же, как у всех. Долг граманциаша — служить тем, кому нужна помощь, и это не обсуждается. Но еще ты должен будешь следовать собственным желаниям. Таков твой второй зарок.

— А если мои желания пойдут вразрез с чьей-то просьбой?

Она улыбается:

— Я не обещала, что будет легко. Твой третий зарок таков: хочу, чтобы ты стал ходячим олицетворением истины. Отныне любая ложь для тебя абсолютно недопустима, погибельна. Ты меня понял? Любая. Каждое мое слово имеет значение.

— Я все понял.

Она проводит когтем по спинке его носа, по верхней губе.

— Мой бедный мальчик, это еще не все… Если ты нарушишь все три зарока одновременно, я заберу тебя тотчас же, не дожидаясь, пока закончится место в Книге. Я вытяну из тебя жилы, они пойдут на сшивание чужих Книг. А из твоей кожи сделаю переплет. О да, ты верно понял — я поступлю с тобой так, как поступаю с чудовищами! Таково первое условие.

— Но если я сумею их выполнить…

— Станешь могущественным. Возможно, могущественнее меня. Таково второе условие.

— А третье?

— О третьем… — Она приближается, как уже очень давно не приближалась, и он чувствует копошение змей под плотной вуалью. — О третьем ты узнаешь, когда уже поздно будет что-то менять…

Меняя формы, меняя лица, Легко влюбиться В свою же тень. И вместе с тенью в танце кружиться, Соединиться, Как ночь и день. Сегодня звери, а завтра — птицы. Долой границы! Нам нет преград. А если с тенью что-то случится, То ты, конечно, Не виноват. Вертятся спицы, шуршат страницы, И тьма глумится: «Пляши, не стой! Те формы, лица — их вереницы, Кто к ним стремится — Навеки мой».

Древо и дракон

Кира открывает глаза и понимает, что оказалась в совершенно ином месте, — или, быть может, всегда была именно здесь, но магия Дракайны заставила ее видеть поле белых цветов и души тех, кто навсегда покинул мир живых. Но ведь и Кира его покинула… Может, на самом деле она тоже превратилась в тень, летающую над полем, и все прочее — лишь мираж?

Она касается шеи: от ожерелья осталась шелковая нить.

Вокруг простирается

, но это

особого рода — она совсем не про отсутствие света. Чернота зрачков убийцы, который ждет свою жертву в переулке; непроглядность отчаяния матери, чей ребенок сгорает от лихорадки; безжалостность озера, излившегося на бесценный манускрипт из опрокинутой чернильницы; роковой бег времени, отпущенного человеку, — времени, которое неизменно заканчивается. Кира поднимает руку и осознает, что

можно ощутить; она бархатная, плотная, рельефная, как лучшая из тканей, и можно скроить, сшить из нее что угодно, если ты на это способен.

: пространство без правил, где возможно все.

Моргнув несколько раз, Кира замечает тонкие светлые линии и сосредоточивается на них. Линий становится все больше, и постепенно вокруг вырисовываются детали, придающие этому месту очертания, пусть и весьма странные. Это комната неправильной формы, с бесчисленным множеством углов, с потолком, чья высота постоянно меняется. Вздымаются ввысь полки с книгами, образуя лабиринт, но в самом сердце лабиринта стоит то, чему нет места в библиотеке: большой ткацкий станок, на котором уже натянута основа, но к челноку не привязана вторая нить — уток. Неподалеку — большой стол, на котором громоздятся стопки бумаги, мотки ниток, ворох обработанных кож, несколько ножей и ножниц, шило и какие-то другие инструменты и принадлежности — их невозможно разглядеть с того места, где стоит Кира, опасаясь шевельнуться.