Змейские чары

Дьюла стиснул зубы, сжал кулаки.

— Я еще не дописал свою историю.

Бледный лик вместо ответа одарил его скорбной улыбкой и…

…граманциаш, моргнув, очнулся на краешке кровати, в комнате нежеланного сына, которого отец спрятал от всего мира. Ионуц опустился обратно на подушки, и тут граманциаш впервые заметил, что мальчик тоненькой, слишком длинной рукой с паучьими пальцами прижимает к себе тряпичную куклу, сделанную так же грубо и неумело, как и птица на крышке сундука. Кукла была в чем-то испачкана: ее руки до плеч, ноги до колен и, кажется, спина были черными. Черное пятно имелось также на шее.

Дьюла вздрогнул.

— Я же говорила, — негромко сказала Стана. — Фыртату было угодно, чтобы он таким родился и остался. Не нам судить, для чего и почему…

— Это точно, — пробормотал граманциаш. Бросив взгляд на потолок, он собрался с духом, намереваясь задать один вопрос, но в последний момент передумал и спросил о другом. — Скажи-ка, тот заговор, о котором нам рассказал князь… против демона Самки… да, я знаю, что он не помог, — но каким он был? Тебе известно?

Женщина нахмурила брови и вместо ответа подошла к сундуку, сняла с крышки игрушечную птицу, открыла и начала копаться внутри. Дьюла перевел взгляд на Аду Бекали, которая все это время молча стояла у лестницы, ведущей на четвертый, и последний, этаж. Чародейка была напряжена: ноздри изящного носа раздувались, брови изогнулись, а пальцы скрещенных на груди рук впились в плоть чуть выше локтя с такой силой, что граманциаш невольно поморщился от боли, на этот раз воображаемой. Ему вдруг показалось, что она настроена враждебно.

— Почему ты на меня так смотришь? Такое чувство, что ты мною недовольна.

— Верно, — сухо ответила Ада.

— Но почему? — искренне удивился Дьюла. — Разве я делаю не то, ради чего нас сюда и пригласили? — Тут его исстрадавшийся желудок опять дал о себе знать. — Заметь, в ущерб собственным интересам.

Ада нервно затрясла головой, возражая.

— Сердце мое, не ври. Ты никогда и ничего не делаешь в ущерб собственным интересам. Каждый твой поступок — часть хитроумного плана, и даже если кажется, что в каком-то конкретном случае ты чем-то поступился, на самом деле это играет тебе на руку. Впрочем, чего это я… — Она стремительно преодолела разделявшее их расстояние, плюхнулась на кровать — с такой силой, что та вздрогнула, — и со странной смесью раздражения и грусти провела по его лицу тыльной стороной ладони. — Ты же все время врешь. Одним враньем больше, одним меньше — какая разница.

Дьюла, растерявшись во второй раз за слишком короткий промежуток времени, собрался было потребовать объяснений, но тут Стана издала тихий радостный возглас, обнаружив искомое: очень старый и засаленный пергаментный свиток, на котором пьянчуга-лекарь записал слова, якобы способные отогнать демона Самку.

Бросив на подругу сердитый взгляд, граманциаш взял у ключницы ее находку и начал читать. Он сразу обратил внимание на то, что в списке имен Самки, который также был частью заговора, одно оказалось стертым — кто-то хорошенько выскреб его иглой, кончиком ножа или, может, острым когтем. Неужели в этом и заключалась причина, по которой чародейская формула не сработала?..

Шел человек по пути, по тропе И повстречал Самку четырехногую, А была Самка в шкуре медвежьей, До земли ниспадающей. Ох, как же она его отделала, Тело искривила, Грудь разрушила, Глаза паутиной затянула, Кровь выпила, Плоть сожрала, Всю силушку отняла. Никто его не видел, Никто его не слышал, Только Матерь Божья У небесных врат Услышала и увидела И спросила: — Отчего ты стонешь и причитаешь?

В пиршественном зале было шумно и дымно. Развлекавшие гостей музыканты дудели, гремели, били в барабаны, не жалея сил, а танцоры и акробаты демонстрировали истинные чудеса владения телом. Собравшаяся за столами публика приветствовала все эти старания громкими возгласами, смехом, хлопками в ладоши. Вдоль стола для почетных гостей, где для Ады и Дьюлы подыскали свободные места, суетились слуги, принося все новые блюда, одно другого аппетитнее: жареных уток и куропаток, запеченную форель, пироги с начинкой из свинины…

Ада глядела в пустоту, одной рукой подперев голову, другой — поигрывая с пустым серебряным кубком. Дьюла жевал кусок пирога, не чувствуя вкуса. Это была первая пища, что попала в его рот с самого утра, но аппетита уже не было — и, с учетом всего случившегося, вряд ли стоило удивляться.

Граманциашу очень не хотелось отправляться в часовню на венчание княжеского сына, но кое-что важное он мог сделать только там. Забившись в дальний угол просторного помещения со сводчатым потолком, вдыхая аромат свечей и благовоний, слушая напевную речь клирика, он прислонился к стене, чтобы случайно не упасть, и закрыл глаза.

Раз уж Самка так часто навещает этот дом, у нее должна быть причина.

А если причина существует, кто-то может ее знать.

И где еще он мог прочитать столько Книг сразу?..

Но, открывая эти Книги одну за другой, — слуги, родственники, бояре, гости из далеких стран — Дьюла в конце концов понял, что тратит время впустую, — а оно шло, пусть перелистывание страниц и занимало на самом деле считаные мгновения. Чужие воспоминания, чужие жизни наполнили граманциаша до предела — он не только забыл про свой зверский голод, но и постепенно отрешился от прочих чувств. Как будто превратился в золотой шар, повисший над собравшейся толпой, и лучи его касались то одной головы, то другой — то одного переплета, то другого… и все было без толку.

Самым удивительным оказалось то, насколько бесполезной была Книга самого князя Флорина. Неудавшаяся семейная жизнь и череда потерь оставили в его душе незаживающие раны, от боли в которых он совершал иной раз очень странные поступки; и, конечно, как всякий воин, владыка Сараты пролил немало крови, причем не только кэпкэунской. Но в остальном он оказался довольно скучной персоной, чьи дни полнились размышлениями о том, как надлежащим образом завершить какой-нибудь судебный процесс, какую сделку заключить с соседом, чтобы улучшить положение собственных подданных, и что ответить на очередную депешу Орлиного императора, чтобы после не пожалеть о неверно проставленной запятой. Главные, самые тяжкие его грехи были спрятаны в башне, но они стали следствием появления Самки, а не причиной. В остальном он если и грешил, то редко и без фантазии. Такие люди не привлекают демонов.

Правда, кое-что встревожило граманциаша: в Книге Флорина некоторые страницы были выдраны. Поразмыслив, Дьюла вспомнил о шраме на затылке князя. Возможно, лоскут кожи и неведомое количество крови — это далеко не всё, чего стоило ему давнее ранение; он расплатился за жизнь воспоминаниями о нескольких прожитых годах. Но это были юные годы — и что же мог натворить юнец, чтобы Самка так к нему привязалась?..

Книги самых пожилых слуг, включая Стану и Давида, ничего не прояснили.

Может, ничего и не было.

Оставалась лишь одна нехоженая тропа, и как ни пытался Дьюла от нее отвернуться, закрыть глаза, притвориться, что ее не существует, чья-то незримая рука будто настойчиво разворачивала его носом в нужную сторону. Он тяжело вздохнул, отлепился от стены и, не обращая внимания на злобный взгляд Ады, на сердитое шиканье возмущенных поднятым шумом, разыскал Стану. Она удивительнейшим образом сразу же поняла, что он задумал, и не стала перечить.

Граманциаш и ключница вернулись в башню, где князь Флорин спрятал на третьем этаже своего больного, нелюбимого сына, а на четвертом — жену, после всех мук, испытанных тринадцать лет назад, погрузившуюся в сон, подобный смерти.