Змейские чары

Дьюла схватил его здоровой рукой за ворот сорочки и подтащил к себе, не страшась растущей волчьей морды. Когда-то он тоже был волком; сперва одним из пятерых волчат, единственным выжившим, потом — тощим подростком, которому каждый день приходилось доказывать свое право на жизнь, и могучим вожаком стаи, держащим всю округу в таком страхе, что его до смерти боялись, даже когда косматая шкура поседела, а половина зубов выпала. Он прорычал в ухо Груе несколько слов на волчьем языке, и в выпученных, бешеных глазах приколича мелькнула тень страха. Миг спустя княжич с переписанной судьбой разинул пасть и попытался схватить граманциаша за горло, и этого мига хватило, чтобы тот успел указательным пальцем левой руки черкнуть по груди юноши, избавляя его Книгу от лишних и опасных добавлений.

Мир застыл, потемнел. Когда вновь замерцали свечи, граманциаш обнаружил, что сидит на растерзанной кровати, а кто-то уводит молодую жену Груи, набросив ей на плечи одеяло; он вздохнул с облегчением, отметив, что, если девушка передвигается сама, пострадала она не слишком сильно. По крайней мере, прямо сейчас ее жизни ничего не угрожает, а что будет потом… он мог бы заглянуть в Книгу, но берег силы для еще одного события. Его о чем-то спросили, он молча тряхнул головой, веля всем убираться прочь. Каким-то образом его поняли, и вскоре в комнате не осталось никого.

Точнее, в ней не осталось людей.

— Выходи, — глухо выдохнул Дьюла, глядя в пустоту и осторожно массируя правую руку черными пальцами левой. Кость, похоже, срослась, но он не спешил проверять. — Пора нам с тобой поговорить начистоту.

Что-то хрустнуло, стукнуло, звякнуло…

На этот раз он рассмотрел кошку лучше: у нее был непомерно длинный хвост, из-за отсутствия шерсти больше похожий на крысиный, с ядовитым жалом на конце, а когда она приоткрыла пасть, из пылающего нутра вырвался алый раздвоенный язык, тоже очень длинный. Демоница прокралась по дальней стене от правого верхнего угла к левому нижнему и, переползая на пол, громко зашипела, а потом захихикала.

— Выходит, сегодня мы все-таки поставим точку в этой истории?

— Зачем ты уговорила князя вызвать и меня? — спросил Дьюла, не обращая внимания на ее вопрос. Теперь он смотрел приближающейся кошке — Аде — прямо в глаза, в которых сверкали узкие зрачки, и чувствовал, как все прочее постепенно растворяется во тьме. — Сама ты бы и впрямь наконец-то разобралась с ним и его семьей. Но тебе понадобился я.

— Мне было интересно посмотреть, как ты поступишь.

— Ну… посмотрела?

— Еще нет. — Кошка остановилась прямо перед ним, села, чинно сложив лапки и трижды обернув хвостище вокруг тела. Лиловые трещины на ее шкуре угасли, и она выглядела теперь совсем не такой зловещей. — Я имела в виду, как ты поступишь сейчас. Жребий не брошен, выбор не совершен.

Дьюла покачал головой:

— Я вновь растерян. Женщины непостижимы, а демоницы так вдвойне. Объясни, пожалуйста.

Кошка покачнулась, будто захотев прыгнуть к нему на колени, но передумала.

— Все просто, Дьюла… Ты, как и я когда-то, вышел из Школы с вполне конкретным наказом: убивать чудовищ. Великую силу нам дали не просто так, а ради определенной цели. И вот перед тобой чудовище. Что ты с ним — со мной — сделаешь?

Он опустил взгляд на свои руки, сжал сперва левый кулак, потом — медленнее — правый.

Промолчал.

— О да, я чудовище, — продолжила кошка таким знакомым голосом, хоть он и звучал иначе — ниже, глубже, то и дело переходя в шипение. — Я искалечила и убила… мучительным способом… много женщин и детей. Больше, чем тебе известно, Дьюла. У князя были… могли быть… бастарды. — Она вновь хихикнула. — Прикончи меня. Вычеркни из Книги или залей чернилами, плевать. Ну же, давай. Решайся!

— Ты обезумела, — сказал Дьюла, все еще глядя на свои руки. — Когда? В тот самый миг, когда он на тебя посмотрел и засмеялся, или позже, когда Дракайна каким-то образом тебя нашла?

— Раньше. Гораздо раньше, — ответила Ада без малейших раздумий. — И я не безумна. Такова моя природа, я дочь стригойки и всегда мстила за косые взгляды, за обидные слова. А они… отцу Флорина повезло, он умер до того, как я покинула Школу. Поэтому его сын должен был быть наказан за то, что я потеряла самого близкого человека, какой только был в моей жизни. — Она помедлила. — Не считая, быть может, тебя. А Дракайна, сам знаешь, не человек.

— Совесть не мучает?

Кошка опять покачнулась — раз, другой — и наконец-то скользнула вперед. Встав на задние лапы, уперлась передними в край кровати у Дьюлы между ногами и боднула его широким гладким лбом. Из ее пасти повеяло серой.

— Сделай выбор, сердце мое, — прошептала она. — Моя безликая любовь. Покажи, какое ты чудовище.

От прикосновения к коже демоницы его пронзило странное чувство, и не успел он опомниться, как двери в спальню молодоженов распахнулись и вбежали Стана и Давид. Граманциаш понял, что прошло гораздо меньше времени, чем ему казалось. Ключница и конюх, бледные и решительные, явно сделали все, о чем он просил, и были готовы к завершению этой истории.

А он сам? Был ли готов он сам?

— Вестиция, Навадария… — начала Стана.

Кошка шумно вздохнула, бросила на него обжигающий взгляд и медленно сползла на пол. Вновь обернула тело хвостом, вся сжалась, спрятала лапы под себя и опустила голову. Истинное имя, стертое из свитка давным-давно и восстановленное Дьюлой, на время сковало ее, и этого должно было хватить, чтобы дочитать заговор.

— Вальномия, Сина… Никосда, Авезуха… Скоркойла, Тиха, Миха… Громпа, Слало… Некауза, Хатаву… Хулила… Хува… Гиана, Глувиана, Права… Самка!

— Молвила Богородица, — вступил Давид, держа в дрожащей руке листочек с написанными словами. — Иди к тому, кто знает заговор…

Дьюла дальше не слушал — он и сам его знал наизусть.

«Сделай выбор».

«Подвиг, а затем подлость. Впрочем, быть может, наоборот».

Он наклонился к лежащей на полу кошке — Аде — и протянул руку, чтобы ее погладить, как если бы она была самым обыкновенным зверем, а не жуткой тварью, рожденной из ребенка, отобранного Дракайной для Школы за пределами Текста. Она прижала уши к голове и покрепче зажмурилась. Дьюла замер, глядя на свою руку: совершенно черная кисть, длинные пальцы с когтями, формой напоминающими заточенные перья для письма.

«…какое ты чудовище…»

Он коснулся ее лба.

Еще до зари, когда смурной и ошарашенный князь, побывав сперва в комнате рыдающей невестки, которой перевязали раны на шее и на груди, дали успокаивающего отвара, а после в подземелье, куда бросили его растерянного сына в одной окровавленной сорочке, узнал про тихий уход своей второй жены и наконец-то велел разыскать граманциашей, ему ответили, что женщины нигде нет, а мужчина буквально только что ушел через главные ворота; никто не посмел его остановить.